может и наша «Пирамида», дает о многом поразмыслить совсем по-другому…
Желаю творческих успехов!!!
Кукин Андрей».
г.Москва. Письмо № 189.
Вот ради таких людей – разного пола, возраста, разного жизненного опыта, но – близких мне по духу, по восприятию жизни, – я и бился над своими сочинениями, добиваясь максимального СООТВЕТСТВИЯ, и не идя на поводу у разного рода «специалистов», не поддаваясь, в меру сил, «первым замам», «заведующим», редакторам и редакторшам.
Вот еще письмо, которое я тоже никогда не забуду: крымский татарин, переселенный когда-то из родных мест в Сибирь, выражал огромное уважение автору повести «Пирамида» и писал о том, что у них в селе был обычай: если кто-то из мужчин совершил подвиг, то каждый считает за честь встать перед ним на одно колено и поцеловать руку. Так вот он, автор письма, целует руку мне, автору «Пирамиды»…
Разумеется, ощущение от многочисленной почты было не столько радостное, сколько жутковатое и тревожное. Повесть моя зажила своей собственной жизнью, она отделилась от меня. Да, это было живое существо, рожденное мною, подправленное и усеченное редакторами, а теперь вот вырвавшееся на свободу. Повесть делала свое дело – она вступала в отношения с сотнями тысяч тех, кто ее читал, но она в то же самое время оставалась и моей частью. Каждый день приносил все новые свидетельства того, что она взбудоражила многих в разных концах огромной страны. И подавляющее большинство тех, кто писал письма, не только благодарило и поддерживало. Люди требовали от меня продолжения борьбы…
Странное было у меня состояние. С одной стороны, как писатель я должен был радоваться. И очень. Явно ведь попал в точку! Заведующая редакцией журнала сказала мне, что, сколько она помнит, ни одна вещь, опубликованная в «Знамени», не вызывала такого колоссального потока читательских писем. И ведь какие письма! Некоторые представляли собой целые бандероли, порой килограммовые и больше – толстенные тетради, исписанные бисерным почерком, настоящие жизнеописания… Удивляло и вызывало естественную гордость то, что заключенные, пишущие из тюрем, рисковавшие уже тем, что всевозможными хитрыми путями измудрялись пересылать мне эти письма, как правило, писали ПОДЛИННЫЕ свои обратные адреса. В этом проявлялось крайнее доверие мне, незнакомому человеку. Ведь стоило такое письмо передать «куда следует», и человеку, сидящему за решеткой, ой как не поздоровилось бы. Но доверие мне, автору повести «Пирамида», было полным… Некоторые письма нельзя было читать без кома в горле… Но… Это – с одной стороны. А с другой…
Пресса молчала. Это было странно.
Промелькнула тотчас после выхода второй части только одна маленькая колонка в «Известиях» под названием «Пирамида и эстафета», очень хорошая, по существу, но короткая. После нее – как отрезало. В чем же дело?
Еще последствия…
После выхода первой половины повести мне позвонили домой прямо-таки… трудно поверить, но факт: из Парижа! Из каких-то неизвестных мне каналов переводчица с русского на французский Елена Жюли, бывшая советская подданная, вышедшая замуж за француза, узнала о предстоящей публикации повести и постаралась заручиться моим разрешением на перевод и издание в одном из парижских издательств. Мой телефон ей дал в журнале, как выяснилось, Первый зам.
Чтобы ускорить дело, Елена попросила передать верстку повести ее матери, которая живет в Москве, с тем, чтобы та через «оказию» передала ее в Париж. Еще требовалась моя автобиография для одного из французских журналов и фотография. Естественно мое отношение ко всему этому было вполне положительным.
А уже после выхода второй половины и колонки в «Известиях» мне звонили корреспонденты: сначала японской газеты «Иомиури», а потом американской «Крисчен сайенс монитор» – оба с просьбой дать интервью.
С первым мы встретились в Центральном Доме Литераторов, он записал интервью для своей газеты – в присутствии одной из наших известных переводчиц с русского на японский – и обещал известить, как только интервью выйдет в Японии. Произвел он на меня впечатление очень симпатичного и обязательного человека, свободно и живо изъясняющегося по-русски.
Со вторым тоже встречались, однако эта встреча оказалась довольно странной. Он очень вежливо и настойчиво говорил по телефону оба раза (после первого звонка мы не смогли встретиться, и он позвонил опять), но потом опоздал на двадцать минут (так что я даже собирался уйти), и разговор наш был почему-то натянутым, не с моей стороны, а с его. Почему? Это остается загадкой для меня до сих пор. Правда, особый интерес он почему-то проявил к моей встрече с лейтенантом из КГБ, которая описана в «Пирамиде». Ведь встреча эта в контексте повести не имеет особенного значения… Так почему же?…
Впрочем ни первой (Франция), ни второй (Япония), ни третьей (Америка) встречам я особенного значения не придал в густом потоке звонков и писем. Главным для меня все же было то, как откликнется Родина, какой резонанс и какую трибуну я получу у себя. Насколько активно смогу участвовать в тех процессах, которые, несмотря на скепсис большинства авторов писем, в моей стране начались.
Но Родина в лице официальных ее представителей и – главное! – прессы пока упорно молчала.
Однако телефонные звонки продолжались.
– Здравствуйте, говорит заместитель главного редактора Полного собрания сочинений Достоевского… (Звонок был междугородний, из Ленинграда). Я узнал Ваш телефон по справочнику СП… Поздравляю с прекрасной повестью. Получилось так, что мы с женой отдыхали у вас, под Москвой, там прочитали только первую половину, она тоже понравилась, но все же не настолько, чтобы Вам позвонить. Здесь, в Ленинграде, прочитали вторую, и я решил, что позвонить надо. Это прекрасная вещь, и она очень сейчас нужна. Мы с женой от души Вас поздравляем. Я собираюсь звонить главному редактору журнала, скажу и ему. Успехов Вам, так держать!
– Юра, привет. Прочитал. Отлично. Зацепила твоя «Пирамида». Молодец, очень рад за тебя…
Это звонил один из молодых, но уже известных, входящих в моду критиков. Он часто печатался в разных газетах и журналах.
– Ну, что ж, Юра, от души поздравляю. Нас тут завалили письмами. И звонят много. Причем все хорошие люди. Это настоящий успех, настоящий. Рада за тебя…
Это звонок редактора, с которой мы совершали «экзекуцию» над рукописью, но которой я, тем не менее, был искренне благодарен. Я чувствовал: Эля действительно рада.
Звонков были десятки, сотни. А прорвались ведь не все – я же говорил, что начал отключать телефон.
Многие просили встречи или конкретной помощи. Они по характеру напоминали письма. Пострадавшие, просящие за других, просто благодарные… Писатели, юристы, друзья, родственники, знакомые давние и недавние…
Вот еще четыре звонка,