Теперь друзья точно знали, что никто в Гноле не поможет им, и никакой дом в этом городе не станет для них убежищем. Вскоре недалеко впереди показались очертания печально знакомого Горену и девушке здания кабака. В его окнах по-прежнему горел свет, но звуков веселья и пьяного гомона слышно не было. В стороне от дверей стояли двое пангосса и негромко беседовали. Как только они заметили фигуры приближающихся воинов, сразу же замолчали, пожали друг другу руки и разошлись. Один из ящеров, выплеснул из ведра на дорогу что-то дымящееся и скрылся в дверях кабака, а другой неторопливо зашагал навстречу воинам и их пленникам. Пангосса держался ближе к домам, шёл медленно, и будто нарочно, не поднимая головы, глядел себе под ноги. Он явно не хотел заинтересовать собой воинов, давая им понять, что держится от происходящего в стороне. Эта холодность стала ещё одним подтверждением того, что помощи в Гноле ждать не от кого. Безучастность ящера задела Горена. С отвращением на лице он отвернулся, желая поскорее пройти мимо трусливого пангосса. А Денизьям не сводила с ящера глаз. Девушка хотела рассмотреть прохожего, и надеялась увидеть хотя бы сожаление в его глазах, но, оставаясь в тени домов, пангосса прошёл мимо.
– Их души так же уродливы, как и они сами,– тихо произнёс вурмек, но тут же получил толчок в спину и замолчал.
Снег всё шёл и шёл. Засыпав дороги городских улиц, он укрыл собой следы минувшего дня, и отпечатки тяжелых сапог воинов царицы и ботинок их пленников тоже постепенно исчезали под пышной снежной насыпью. Скоро и прохожий, и кабак, и длинная вереница домов остались позади. Горен и Денизьям, крепко удерживаемые двумя воинами царевны, вышли на окраину Гноля и оказались на широкой площади, простирающейся до городских стен. Здесь город был другим: фонари не горели, а потому площадь окружала почти полная темнота, нарушаемая лишь бледным свечением снега. Там и тут брошенные без присмотра стояли телеги, крытые тканью повозки и сани. Тягловых животных в них запряжено не было, но запах сена и помёта, разносящийся по площади, говорил о том, что стойло с ними располагалось где-то поблизости. Пройдя вдоль ряда мелких тележек, воины остановились перед высокой крытой повозкой, запряженной двумя тяжеловозными жеребцами. Внутри неё, заглушаемое плотностью тканевого свода, дрожало тусклое пятнышко света.
– Лафи́р!– пробасил один из воинов, ударив рукой по деревянной боковине повозки.
Огонёк под сводом пришёл в движение, и через несколько мгновений из задёрнутых входных шторок показался горящий кованый фонарь, а следом за ним ещё один воин. Он сошёл на землю, перекинулся несколькими словами с пришедшими, и вместе они быстро усадили пленников в повозку.
– Не смыкайте глаз,– строго произнёс громогласный воин, подвешивая фонарь на излучину, – Доставим этих двоих в сохранности: царица наградит нас, а если сбегут, то повесит.
Он запахнул шторки и, усевшись на скрепу, хлёстко щёлкнул лошадей вожжами по бокам. Колёса повозки тихо скрипнули, и она тронулась с места. Медленно обойдя стоящие на пути сани и телеги, она свернула к городским воротам и, выехав из них, скрылась в темноте.
Убежище.
За пределами города бушевала зима. В высоких стенах Гноля, среди многочисленных домов, её неистовство казалось едва ощутимым, но там, где силу зимы ничто не сдерживало, она была беспощадна. На пустынных землях, пролегающих за городом ящеров, вьюжила метель. Слившись со снегопадом в одно целое, она носилась из стороны в сторону, злобно завывала, покусывая холодом одинокие кустарники, и яростно сотрясала деревья, пригибая их обледенелые ветви к земле. Вольно кружа над заснеженной равниной, метель порывами касалась её белого покрова, облизывала его жгучим языком холодного ветра и превращала снег в ледяную корку. Под ней, кажущейся ровной и крепкой, лежал толстый слой рыхлого снега. Он заботливо укрывал собою дремлющие в зимнем сне травы и цветы, но, в то же время прятал под своей пышностью рытвины и ухабы бездорожья.
Повозка воинов царицы, сопротивляясь свирепствующей стихии, с трудом продвигалась вперёд. Метель переросла в снежную бурю, и лошади уже не могли бежать. Они тяжело шли, увязая в сугробах, то и дело останавливались из-за обжигающего глаза снега, а вскоре, сбившись с пути, сошли с наезженной дороги и двигались по беспутице уже почти вслепую. Колёса всё чаще стали застревать в скрытых под снегом ямах. Воинам приходилось оставлять пленников без присмотра, чтобы выталкивать повозку. Снова и снова она останавливалась, правящий лошадьми снимал фонарь, спускался на землю, и вместе с двумя другими воинами высвобождал её из снежного плена. Это могло показаться удачным обстоятельством для того, чтобы вурмек и девушка совершили побег, но они не смогли бы уйти далеко по глубоким снегам и в конечном итоге погибли бы, замёрзнув. Всякий раз, когда воины покидали своих пленников, Горен и Денизьям с тоской смотрели на смыкающиеся за ними шторки, но не решались бежать. Воины возвращались, и повозка продолжала свой путь.
– Пожалей коней, Рус! Они не дотянут до рассвета!– крикнул правящему лошадьми один из воинов, когда за сводом повозки раздалось громкое ржание.
С той стороны никто не ответил.
– Ему и себя-то не жаль,– шепнул сидящий рядом Лафир,– Оставил бы лошадей и давно отогревался здесь.
Вдруг под полами повозки что-то громко хрустнуло и она, накренившись, со скрипом стала заваливаться на бок. Денизьям и Горен, связанные по рукам, вместе со всем скарбом повалились на сидящих напротив них воинов. По ту сторону тканевого свода раздалось надрывное лошадиное ржание, а затем всё смолкло.
Через мгновение из-за свесившейся шторки показалось лицо Руса.
– Все живы?– спросил он, вытянув перед собой руку с фонарём.
– Живы,– кряхтя, ответил ему Лафир и оттолкнул от себя вурмека.
Он помог подняться второму воину и они, вновь оставив пленников одних, выбрались из повозки. Снаружи, в темноте ночи и мечущемся плотном полотне снега стояли обессиленные дорогой лошади. Рус освободил их от упряжи, но связал между собой вожжами, опасаясь, что, почувствовав свободу, кони уйдут. Уставшие животные покорно поддались хозяину. А он, в спешке, не успел заметить, что в боку одного из жеребцов зияет кровавая рана, полученная им во время падения повозки. Конь жалобно фыркал, часто дышал, и вот-вот был готов осесть на землю. Но Рус не видел и не слышал этого. Он был занят совсем другим. Противостоя сбивающей с ног буре, воины искали поломку. Колёса, которые во время падения оказались висящими в воздухе, были исправны, два других легли так глубоко в снег, что добраться до них стало непростой задачей. В темноте, освещаемой лишь тусклым светом фонаря, не имея никаких для того приспособлений, воины руками отгребали снег от увязших в