поток комплиментов, которые Чарли вдруг обрушил на меня: какая я красивая, остроумная, талантливая, какие у меня одежды и какова я сама как личность!.. Чарли, видимо, не понимал, что если один комплимент может тронуть душу, то их лавина обычно убивает впечатление…
Джордж и Уида пригласили меня пойти с ними на большой прием в шикарный ночной клуб Coconut Grove[172], но я с извинениями отказалась. Они привезли меня назад в дом, арендованный для меня на Голливуд-бульваре. В этом огромном, просторном строении, напоминавшем английский псевдосредневековый замок, самое большое впечатление на меня произвел огромный орган в гостиной. Я видела такой лишь в церкви, и мне бы вообще не пришло в голову, что кто-то способен установить орган у себя дома. Соответственно, я сделала для себя логичный вывод: американцы — люди весьма религиозные.
Дом требовал ухода, поэтому обслуживающий персонал состоял из Лены, моей секретарши, повара, шофера и дворецкого. Такую минимально необходимую команду нельзя было и сравнить с количеством прислуги, которую нанимали некоторые кинозвезды. Мы в ту пору жили еще вполне скромно. На другой день я рано легла спать после трудного, изнурительного дня, проведенного на киностудии. Но около трех часов ночи все, кто был в доме, проснулись из-за невероятной какофонии: кругом лаяли собаки, в саду раздавалась громкая необычная, экзотическая музыка. Рыдающая Лена ворвалась в мою спальню, причитая: «На нас напали, это индейцы! Нас всех убьют, прямо в постели!» Я попыталась, как смогла, успокоить ее, а сама отправила дворецкого выяснить, в чем причина такого ажиотажа. Успокоив наших собак, он вернулся с сообщением, что на лужайке перед домом расположился… гавайский оркестр из десяти человек, их любезно пригласил мистер Чарли Чаплин, чтобы они пели мне серенады.
Я тут же приказала всем разойтись по своим комнатам и ложиться спать, а сама подбежала к окну. В ту ночь я впервые услышала незнакомые нежные и убаюкивавшие звуки музыки с тихоокеанских островов. Я сидела в полузабытьи на широком подоконнике, прислонясь головой к оконной раме, и просила музыкантов играть еще и еще. Пробуждавшие нежные чувства серенады звучали, пока утренние лучи солнца не зажгли вершины голливудских холмов. А мое отношение к Чарли изменилось настолько, что я была уже готова впустить его в свою жизнь, пусть хотя бы играя в ней незначительную роль. У него все же оригинальное воображение, он был умен, нас многое сближало. Пока я сидела, слушая грустные гавайские ритмы, я вдруг поняла, до чего одинока.
Начало его ухаживания произвело на меня тогда такое впечатление, что я даже не поняла одну простую вещь: пока мне всю ночь не давали спать, сам-то он преспокойно почивал у себя дома… Чарли начал звонить мне, присылал каждый день букеты цветов, а довольно скоро я получила браслет из бриллиантов с ониксом. Мне сказали, что большего доказательства серьезности его намерений попросту не может быть: он был известен невероятной скупостью.
Однажды вечером, когда он пришел к нам в гости на ужин, то вдруг явил совершенно новую симпатичную грань своей натуры. Разговор зашел о том, с какой легкостью в Голливуде относятся к супружеству. Помнится, что я сказала, как меня изумляют бесконечные разводы:
— Может быть, все дело в том, что я еще не пришла в себя после потрясения, которое испытала из-за крушения собственного замужества. Однако меня такое шокирует. Не могу поверить, будто залогом успешной творческой жизни являются неудачи в любви.
— В тебе действительно существуют два человека, — улыбнулся Чарли. — Снаружи ты кажешься светской женщиной, может, даже искушенной в этих вопросах. А что внутри? Там, пожалуй, невинная девушка…
— Не спеши с выводами, — запротестовала я. — Я знаю, что такое любовь, это уж как-нибудь… И знаю, как ужасно, когда любишь куда больше, чем любят тебя. И какая это ответственность — быть той, кого любят больше всех на свете.
— Любовь — это поединок, сражение, — сказал Чарли, пожимая плечами. — В нем один всегда оказывается победителем, а другой — жертвой.
— Ни в коем случае! Дело не в том, кто выиграет, а кто проиграет. Главное — знать, как дарить и как принимать любовь. Именно этого в Голливуде никто не понимает. Тут все вроде тебя думают, что любовь — это состязание и приз получит тот, кто первым придет к финишу…
Он отвернулся со словами:
— Не всегда так. Порой и победители оказываются проигравшими. Тебе уже рассказали про мою бывшую жену? Я вроде бы одержал победу над Милдред[173]. Но я же и потерпел поражение. У нас родился ребенок — сын, но не выжил, умер, когда ему было всего несколько дней. Я и сегодня страдаю от этого. Ты даже не знаешь, до чего я хочу иметь детей. Пожалуй, это потому, что мое детство было таким ужасным.
Его голос стал резким, горестным.
— Может, и в самом деле состязание. Может, я хочу доказать себе, что у меня куда лучше получится, чем у моих родителей. Или это тщеславие? Я хотел бы передать свои способности детям.
Тут его лицо вдруг прояснилось, голос окреп:
— Пола, ты только подумай, какие исключительные дети были бы у нас с тобой! Да просто обалденные!
— Чарли, ты что-то слишком торопишься, — расхохоталась я. — Мы едва знакомы…
— Ну и что? Какая разница? С точки зрения биологии мы с тобой отличная пара!
— Ну нет, завести семью — совсем не то, что у скота, когда требуется осеменить самку… Тут помимо наследственных черт требуется немало другого…
Он посмотрел на меня с выражением крайней муки на лице.
— Как мне не хватает того ребенка! Моего сына. Ему всего пять дней было, он и на человека-то не слишком походил, а все равно — забыть его не могу. Во мне царит пустота, я будто не состоялся.
Я обняла его со словами:
— Бедный Шарло! У него есть все, что существует в этом мире, а он все равно думает, будто у него ничего нет.
Чарли принял этот жест материнского участия за нечто большее, а потому сжал меня в своих объятиях. Но я смогла вырваться.
— Мы будем друзьями, — сказала я. — Очень хорошими друзьями. Даже страстными друзьями. Но любовниками? Нет, еще время не пришло. Оно покажет, как все сложится.
Я была готова максимально сострадать ему, однако, по правде говоря, не воспринимала его как физически привлекательного мужчину. Мне нравилось быть в его обществе, с ним никогда не было скучно. Его мозг, его мысли давали моему уму массу стимулов, но это всё.
Спустя некоторое время он сказал:
— Ну