Цукор, улыбнувшись, прошептала мне по-французски: «Пола, надо встать и поклониться».
В этот момент я вдруг испытала такой страх перед публикой, перед этими зрителями, сильнее которого еще не ощущала за все время работы на сцене. Правда, это было мое первое появление перед американцами, и притом в театре, посвященном исключительно прославлению молодых американских красавиц. Мои колени вдруг так задрожали, что я с трудом смогла подняться на ноги. Все в зале повернулись в мою сторону и под руководством Уилла Роджерса принялись аплодировать, что быстро превратилось в оглушительные овации. Сев обратно на свое место, вся в слезах, я воскликнула:
— Я влюбилась, я безумно влюблена!
Миссис Цукор, снова чуть улыбнувшись, спросила:
— Как славно, моя дорогая. В кого же?
Раскрыв свои объятия, я выпалила:
— В них, в этих людей! Во всех в этой прекрасной стране!
Супруги Цукор проводили меня на вокзал в тот день, когда я уезжала в Голливуд. Как же отблагодарить их за такое доброе ко мне отношение? Они оба сделали все, чтобы с первого дня я чувствовала себя как личность, а вовсе не как собственность киностудии… Миссис Цукор на прощание дала мне небольшую коробочку. «Это — на счастье», — сказала она. В коробочке оказалась сделанная из серебра грудная дужка курицы[160].
Мистер Цукор сказал, что если у меня вдруг возникнут какие-то сложности в отношениях с людьми на Западном побережье, то безо всяких стеснений могу звонить лично ему. Он также передал мне экземпляр знаменитого романа Роберта Хиченса[161] «Белла Донна», по которому уже писали сценарий для моего первого фильма в Голливуде. «Прочти в дороге, — сказал он. — На главные роли мы уже назначили Конрада Нагеля[162] и Джека Холта[163], они будут играть вместе с тобою».
Пола Негри, 1920-е годы
Поезд повез нас через всю страну, причем нам предоставили почти половину вагона. Для меня имелась отдельная спальня и гардеробная, а также небольшая комната, служившая столовой для меня одной. Рядом с моими помещениями были еще два спальных купе — для Лены и моей новой секретарши, швейцарки Элси, которая говорила по-немецки, по-французски и по-английски. Нас также сопровождал Джон Флинн, глава студийного отдела рекламы, у него было свое купе в этой же части вагона. Когда мы пересаживались на другой поезд в Чикаго, там у меня также брали интервью и без конца фотографировали: это все он весьма искусно организовал.
Вся поездка заняла три дня, и я провела бо́льшую часть времени, осваивая текст «Белла Донны» с помощью моей секретарши. Если что-то было непонятно, она тут же переводила эти куски на немецкий или французский. Чем больше я вчитывалась в текст, тем сильнее меня обуревала тревога по поводу роли миссис Чепстоу. Я получила признание в Америке за свою роль в «Мадам Дюбарри», и мне казалось, что едва ли хорошо для меня в первой же роли в этой стране изображать женщину, лишенную морали и каких-либо иных человеческих качеств, которые не вызвают симпатии у зрителей. Все, что я до сих пор играла в кино, тщательно отбиралось именно с целью избежать серьезной ошибки — использовать меня в однотипных ролях. Если же Голливуд воспринимал меня только как актрису с амплуа роковой обольстительницы, «женщины-вамп», это было бы, конечно, прискорбно.
Я поделилась своими опасениями с секретаршей, и та постаралась максимально развеять мои страхи, однако сомнения все же остались. Я начала планировать собственную концепцию этой роли, надеясь, что смогу установить такое же взаимопонимание с кинорежиссером, какое отличало наши творческие отношения с Эрнстом Любичем. Режиссера звали Джордж Фицморис[164], у него была прекрасная репутация. Мне нравились многие его фильмы, но если его подход к работе над кинокартиной окажется прямолинейным, мне грозят серьезные проблемы. Я начала беспокоиться, не следовало ли мне проявить бо́льшую твердость во время переговоров с Беном Блументалем, чтобы заставить принять мое условие: у нас с Любичем должен был быть совместный договор с этой киностудией.
Я восторгалась видами из окна вагона, правда, за исключением последних полутора дней путешествия. Какие поначалу были просторы, какая смена пейзажей — никогда и нигде прежде я не видела ничего подобного. От красот этих мест захватывало дух, и как же я была рада, что наш путь пролегал через них. Но потом началась пустыня! Жара сделалась совершенно невыносимой, и я уже вообще ни о чем не могла думать. В ту пору еще не существовало кондиционеров, а бесполезные маленькие вентиляторы в наших купе не давали облегчения, гоняя горячий воздух туда-сюда… Я попыталась открыть окна в вагоне, но в них волнами врывался ветер, приносивший с собой крупный зернистый песок… И некуда было от него деться.
В результате я, законченная фаталистка, убедила себя, что не переживу этой поездки. Джон Флинн старался изо всех сил успокоить меня и создать более сносные условия. В начале нашей поездки я сказала ему, что была бы рада повидать настоящих американских индейцев, о чем мечтала с детства. И вот в Альбукерке он помчался куда-то и пригласил нескольких индейцев прямо к нам в вагон. Они были очень милы, подарили мне сделанные вручную серебряные украшения, даже предложили стать членом их племени. Однако это не произвело на меня нужного впечатления: в столь жаркой пустыне ничто не могло произвести на меня впечатления…
Прижимая ко лбу пузырь со льдом, я стонала:
— О, мистер Флинн, я не перенесу этого ада. Все, мне конец…
Он проявлял максимальное терпение, хотя наверняка страдал от жары не меньше, чем мы.
— Послушайте, мисс Негри, я же ездил в этом поезде раз сто и не погиб. Довольно скоро мы проедем пустыню и будем дышать чистым прохладным горным воздухом. Потом окажемся на берегу Тихого океана. Вы ничего подобного во всей своей жизни еще не видели.
— Какая жалость, что я не доживу до этого момента…
Но через несколько часов воздух и в самом деле стал прохладнее, как будто мы выбрались из ада и попали прямо в рай. Я еще раз почувствовала, что горы спасли мою жизнь. Перед нами по обе стороны поезда простиралась Калифорния, а мы неслись мимо цитрусовых рощ — миля за милей — на встречу с океаном. Я открыла окно в купе и тут же мирно уснула, окутанная дурманившим ароматом цветущих деревьев. Последнее, что пришло мне в голову в тот вечер, это что я никогда не уеду из Калифорнии, так как второй раз