и великий князь Дмитрий, сын царя Ивана Васильевича. Вы меня признали и венчали на царство. Если теперь еще не верите, спросите у моей матери – она в монастыре, или вынесите меня на Лобное место и дайте говорить с народом…
Князь Иван Голицын поспешил прервать его:
– Я сейчас был у царицы Марфы: она говорит, что это не ее сын. Она созналась, что признала его сыном под страхом смерти, а теперь отрекается от него!
Это была ложь: мать Дмитрия никто ни о чем не спрашивал. Шуйский, как ранее Годунов, не посмел опереться на ее свидетельство.
Сам князь не присутствовал при последних минутах жизни Дмитрия; он ездил на коне вокруг дворца и божился, что единственный сын царицы Марфы убит в Угличе, а другого сына у нее не было.
Когда слова Голицына передали народу, столпившемуся перед крыльцом и под окнами, из толпы закричали:
– Винится ли злодей?
– Винится! – отвечали из дворца.
– Тогда бей, руби его!
Но заговорщиков не надо было подзуживать – у них и самих чесались руки на царя. Боярский сын Григорий Валуев, с мушкетом в руке, растолкав толпу, приблизился к Дмитрию.
– Что долго толковать с еретиком! – сказал он. – Вот я благословлю этого польского свистуна!
С этими словами он всадил заряд с распростертое на лавке тело. Дмитрий дернулся и затих – смерть наступила мгновенно. Толпа, взвыв, кинулась на его труп: его били палками, камнями, кололи ножами, топтали ногами… Через несколько минут лицо покойника потеряло всякие человеческие черты, превратившись в кровавое месиво. Вволю натешившись над трупом царя, заговорщики обвязали веревкой его ноги, зацепили крюком за половой орган и, гогоча, потащили по лестнице на двор, а оттуда на Красную площадь.
У Вознесенского монастыря они остановились и вызвали мать Дмитрия.
– Говори, царица Марфа, твой ли это сын?
Очевидцы и современники по-разному передают ответ Марфы. Одни пишут, что она твердо сказала: «Не мой!» Другие вкладывают в ее уста загадочный ответ: «Надо было меня спрашивать, когда он был жив, а теперь, когда вы убили его, так он уж не мой!» Третьи утверждают, что она сначала воскликнула: «Вам лучше знать!», – а потом добавила решительно: «Это вовсе не мой сын». Впрочем, любой вариант ответа представляется сомнительным. Во всяком случае, в ее слова нельзя видеть подтверждения или отрицания подлинности Дмитрия: что могла сказать несчастная женщина, видя перед собой обезображенный труп в окровавленных лохмотьях?
Вероятнее всего убийцы услышали от нее то, что хотели услышать, или истолковали ее слова так, как им было нужно. Успокоив свою совесть, они поволокли тело Дмитрия дальше – к Фроловским воротам. На Красной площади его труп положили на невысокие подмостки и бросили ему под ноги тело Басманова.
– Ты любил его живого, пил и гулял вместе с ним, – глумились над обоими телами заговорщики, – так не расставайся с ним и после смерти.
Спустя некоторое время из Кремля выбежал некий дворянин. Размахивая маской, найденной в покоях Марины и предназначавшейся для несостоявшегося маскарада, он закричал:
– Вот, смотрите, – это у него такой бог, а святые образа лежали под лавкой!
Маску кинули Дмитрию на грудь. Какой-то мрачный шутник, подобравший во дворце дудку одного из убитых музыкантов, вставил ее царю в рот.
– Подуди-ка, ведь ты любил музыку! – веселилась толпа. – Мы тебя тешили – теперь ты нас потешь!
Еще кто-то бросил на труп копейку.
– Это ему плата, что скоморохам дают!
Были и такие, кто, не участвовав в убийстве царя, хотел нанести ему удар, уже мертвому. Исаак Масса, пришедший на Красную площадь на другой день, насчитал на теле Дмитрия 21 колотую рану.
Одновременно с событиями в Кремле в разных частях города шли бои между русскими и поляками. Москвичи, предводительствуемые заговорщиками и уголовниками, штурмовали дворы, где квартировались знатные паны и шляхта.
Мнишек подвергся нападению одним из первых – заговорщики боялись, как бы он не оказал помощи зятю. Занимаемый им двор находился недалеко от дворца; его лицевая часть, выходившая на улицу, была обнесена каменной стеной, а задняя – огорожена деревянным тыном. Осторожный воевода еще с вечера был наготове: собрал на двор своих людей и выставил караулы.
Тем не менее, когда его люди проснулись и взялись за оружие, москвичи уже успели овладеть соседним двором, вплотную примыкающим к двору воеводы. Здесь жили польские музыканты и песельники. Русские считали светскую музыку дьявольским наваждением, поэтому безжалостно перерезали безоружных артистов. Покончив с ними, нападавшие подступили к двору Мнишка и стали забрасывать его камнями и стрелами, одна из которых едва не попала в самого воеводу. Вскоре ко двору подкатили 5 пушек и начали устанавливать на позиции, чтобы разбить каменную стену.
Поляки не знали, на что решиться. Одни призывали открыть ответный огонь по русским, другие считали, что это только еще больше разъярит толпу. На их счастье, ко двору подъехали бояре (это произошло уже после убийства Дмитрия). Руководители заговора на самом деле вовсе не стремились к истреблению поляков; их призывы бить Литву должны были послужить лишь прикрытием для главной цели – убийства царя. Теперь, когда эта цель была достигнута, Шуйский и остальные бояре – заговорщики бросились в город останавливать погромы: они не хотели осложнения отношений с Польшей и, кроме того, намеревались использовать знатных панов в качестве заложников на переговорах с Сигизмундом.
Бояре остановили коней напротив ворот и крикнули:
– Пан воевода! Вышли нам на разговор своего лучшего человека!
Мнишек, подозревая вероломство, побоялся открыть ворота и велел шляхтичу Гоголинскому перелезть через стену и вступить в переговоры с боярами. Русские не тронули парламентера и подвели его к думным людям. Татищев, убийца Басманова, сказал шляхтичу:
– Кончилось господство обманщика, хищника, которого привел к нам твой пан. Жена его жива и будет отдана отцу со всей челядью. твой пан по справедливости достоин той же участи, потому что от него пошли нам беды и кровопролития; но Бог сохранил его от народной злобы – благодарите Бога! Теперь опасность миновала, и если хотите остаться целы, сидите тихо, не беритесь за оружие, не дразните народ, а то беда вам будет!
С этим наказом Гоголинский был отпущен назад. Мнишек согласился «сидеть тихо». Бояре выставили у его ворот стражу и отогнали толпу.
Одним испугом отделался и брат Марины, Станислав, староста Саноцкий, хотя москвичи были особенно злы на него, потому что его люди более других поляков бесчинствовали в городе. Выдержав первые атаки толпы, он дождался приезда Василия Шуйского, который посоветовал ему два дня не выходить из дому, чтобы дать остыть народной ярости против него.
Гораздо больше пострадал другой родственник Мнишка, хорунжий Станислав Тарло. При первых звуках набата на его двор в Китай-городе сбежалось несколько десятков польских женщин, их прислуга и пан Любомирский с дюжиной гайдуков. Москвичи, окружившие