согласен с Вами, — сказал Фернандес. — Я пробуду в Милане ещё несколько дней. Я уполномочен моей компанией изучить патенты, которые появились в Европе в последнее время. Сегодня я направлю в Буэнос-Айрес письмо с приложением Вашего патента с предложением незамедлительно рассмотреть Ваш метод и настоятельной рекомендацией его приобрести.
— Буду рад, если мой метод понравится Вашему руководству, — произнёс Рутенберг. — Вот моя визитная карточка.
Он протянул Фернандесу листок плотного картона.
— Благодарю Вас, синьор Рутенберг.
Прошёл месяц, этот разговор забылся, стёртый из памяти множеством дел и ежедневной напряжённой работой. Но однажды в конторе зазвонил телефон, и знакомый голос произнёс его имя.
— Синьор Рутенберг. Это Алехандро Фернандес.
— Слушаю Вас.
— Наша компания заинтересована купить Ваш патент. Когда Вы сможете нас принять?
— Приезжайте сегодня в два часа, — произнёс Пинхас, с трудом справляясь с охватившей его радостью.
Он известил о встрече своего бухгалтера и с нетерпением ждал их прихода. В назначенное время в кабинет вошли трое. Рутенберг пригласил их сесть и предложил выпить кофе.
— Спасибо, это не помешает. В Италии его очень хорошо умеют делать, но выращивают в Латинской Америке, — сказал Фернандес. — Хочу представить Вам финансового директора компании Натана Левита и инженера Родригеса.
Левит с пониманием взглянул на Пинхаса. Евреи всегда найдут общий язык.
— Совет директоров компании уполномочил меня оформить договор о приобретении Вашего патента, синьор Рутенберг, — заявил Левит. — Мы осуществили необходимые финансовые расчёты и готовы заплатить пятьдесят тысяч итальянских лир.
— Я думаю, применение метода строительства плотин, описанного в моём патенте, принесёт Вашей компании прибыль, значительно большую предложенной Вами суммы, — возразил Рутенберг. — Сто тысяч. Это справедливая цена.
— Хорошо, синьор Рутенберг, — не унимался Левит. — Не по-нашему и не по-вашему. Семьдесят пять тысяч. Уверен, мы не единственные, кто захочет приобрести Ваш патент.
— Ладно, синьор Левит, согласен. Пусть будет семьдесят пять тысяч лир. Когда Вы готовы будете выплатить?
— В течение месяца. Всё-таки, между нами — океан, — пошутил Левит.
— Мой бухгалтер предоставит Вам данные нашего счёта в банке Милана, а я после внесения платы передам Вам техническую документацию и проконсультирую инженера Родригеса.
Рутенберг поблагодарил Фернандеса и пожал руку Левиту. Все были довольны сделкой. Расставаясь, Левит отвёл Рутенберга в сторону.
— Я бесконечно горд, что именно Вы, мой соплеменник, сделали это. Я вот только думаю, сколько нашего ума и таланта мы, евреи, посвятили странам, где мы, по сути, чужие, где нас терпят лишь потому, что мы способствуем их обогащению. Подумайте, Пинхас. Неужели нам никогда не суждено работать и творить ради своего народа?
— Я иногда пытаюсь понять смысл моей жизни, но она каждый раз возвращает меня к реальной действительности, — попытался ответить ему Рутенберг. — Мы живём, чтобы выжить и реализовать свои способности. Мне пока неясно, что я могу сделать ради своего народа.
— Боюсь, Пинхас, Вы остановились на полпути.
Они обнялись, как давние друзья, и Рутенберг ещё долго смотрел вслед удаляющемуся автомобилю.
Часть II
Глава I. Великая война
Своё государство
1
У Рутенберга, наконец, появились деньги, обладание которыми подняло его на уровень преуспевающего буржуа. Его проект признал весь цивилизованный мир, и это сулило в будущем большие прибыли. Будь он итальянцем, немцем или французом, он продолжал бы двигаться в том же направлении, не испытывая никаких нравственных мук и сомнений. Но слова финансового директора южноамериканской компании Натана Левита вызвали сомнения, не дававшие ему покоя. Он понимал, что Натан прав и сознавал необходимость включиться в какое-то национальное еврейское дело. Он вернулся в еврейство, что было для него серьёзным шагом, но преодолеть препятствие, которое было в нём самом, удалось не сразу. Революционное прошлое, сформировавшее его сознание, слишком долго и настойчиво препятствовало ему разрушить плотину, которую он возвёл в себе.
Тогда, пятнадцать лет назад, став на путь революционной борьбы, он ощущал себя родившимся в России русским. Он учился в русской гимназии, друзья его были русские, язык русский, русским был его народ, его литература. И хоть его отец истинно верующий, уважаемый роменской общиной, а мать — дочь кременчугского раввина, он по духу своему русский. И пусть в паспорте написано «иудей», он был сыном своей родины — России. Теперь, находясь в прекрасной Италии и всматриваясь в свою прошлую жизнь, он видел, что тогда сознание социальной несправедливости и угнетение народа подтолкнули его к протесту и революционной борьбе и свели с людьми, оказавшими влияние на его мировоззрение. Он искренне и горячо верил в наивную утопию бесклассового и наднационального «человечьего общежитья» и это было духовной основой его космополитизма. Уже были написаны книги «Еврейское государство» Теодора Герцля и «Автоэмансипация» Льва Пинскера, ставшие фундаментом теории сионизма. Но он, как и его друзья-революционеры, относился к нему, как к утопии, «эскапизму», бегству от решения реальных социальных проблем. Он считал, что социализм сотрёт все национальные различия и человек почувствует себя свободным также от условностей происхождения.
Оказавшись в эмиграции, он остро ощутил своё личное