раз после выхода на орбиту. Пьянящая невесомость исчезла. Он возвращался в обычный мир. Двигатель замедлял корабль и толкал «Восток» в противоположном направлении,
против направления движения. За время своей работы ему предстояло уменьшить скорость «Востока» на 136 м/с из примерно 7800 м/с – на крохотную долю, но этого было достаточно для схода с орбиты. Секундомер послушно отсчитывал секунды. Все выглядело хорошо.
Однако в двигателе на самом деле не все было в порядке.
Клапан, которому полагалось закрыться в начале работы двигателя, не закрылся, то есть закрылся не полностью. Гагарин этого не знал, но топливо начало частично вытекать через этот клапан, вместо того чтобы полностью идти в камеру сгорания для создания максимальной тяги. Получая меньше топлива, двигатель выдавал меньшую тягу – он замедлял корабль, но недостаточно. Это как замедление автомобиля, когда педаль тормоза нажата не до конца. Разница в скорости с расчетной была минимальной – Гагарин направлялся к Земле всего на четыре метра в секунду быстрее, чем планировалось. Но эти четыре метра в секунду могли изменить все.
На протяжении 30 лет, до распада Советского Союза в 1991 году, правда об этом последнем и самом опасном этапе полета Гагарина оставалась тайной. Сам Гагарин представлял свой полет всему миру как безупречный. Но в секретном докладе, написанном на следующий день, он подробно описал, что на самом деле произошло далее.
Сначала был толчок, когда двигатель закончил работу. Затем громкий удар. И мир Гагарина перевернулся вниз головой.
Корабль начал вращаться вокруг своих осей с очень большой скоростью. Земля у меня проходила во «Взоре» сверху справа вниз и влево. Скорость вращения была градусов около 30 в секунду, не меньше. Получился «кордебалет»: голова-ноги, голова-ноги с очень большой скоростью вращения.
Все кружилось. То вижу Африку, то горизонт, то небо. Только успевал закрываться от Солнца, чтобы свет не падал в глаза. Я поставил ноги к иллюминатору, но не закрывал шторки.
Мне было интересно самому, что происходит. Я ждал разделения. Разделения нет.
Прошло 10 секунд. В этот момент отсек тормозного двигателя вместе с аккумуляторами, различный аппаратурой и дополнительным запасом кислорода должен был отделиться от шара с Гагариным. Но он не отделился. Две секции «Востока» оказались скованы вместе – вертясь и кувыркаясь, они неслись в безумном головокружительном танце над Африкой. Гагарин все ждал, что зеленый сигнал «Спуск» на приборной доске потухнет, подтверждая разделение. Но лампочка продолжала гореть. Разделения по-прежнему не было. Секунды тикали и складывались в минуты. Минуты сменяли одна другую. Африка, горизонт и небо, догоняя друг друга, раз за разом пробегали через иллюминатор – вращение не останавливалось.
Гагарин понятия не имел, что происходит и почему. А причиной всему был тот дефектный клапан. Когда двигатель не сумел затормозить космический корабль точно предписанной мере, его собственная автоматическая система не дала команды на разделение отсеков. Как упрямый страж, она преградила путь следующему принципиально важному шагу. Согласно его примитивной внутренней логике, «Восток» еще не покинул орбиту, так что аккумуляторные батареи высокой емкости и запасы кислорода в приборном отсеке все еще были нужны. Эта логика должна была защищать Гагарина, но на самом деле имела все шансы убить его.
Он был беспомощен – пассажир, ставший пленником вышедшего из-под контроля космического корабля. Ничто в очень и очень поверхностном руководстве космонавта не говорило о том, как выйти из подобной ситуации. Дикий кордебалет продолжался на протяжении более чем 3000 км полета над Африканским континентом, над тропическими лесами, пустынями и целыми странами на пути от Анголы до Египта. И все это время корабль продолжал спускаться, направленная вниз кривая его траектории подводила его все ближе к верхней границе земной атмосферы, где температура в результате трения о воздух должна была быстро подскочить до 1000 ºС и выше. И здесь крылась самая большая опасность.
Если бы два отсека корабля погрузились в атмосферу по-прежнему соединенными друг с другом, могло произойти все что угодно. Приборный отсек не был рассчитан на подобные экстремальные температуры и не должен был их выдержать. Он, несомненно, должен был сгореть и мог прихватить шарообразный корабль Гагарина с собой. Или он мог врезаться в корабль и проломить его тонкую металлическую стенку. В то самое время, когда Советский Союз уже праздновал его успех, когда ликующие люди заполняли улицы больших и малых городов, Гагарину грозила вполне реальная гибель.
Он же демонстрировал при этом поразительное хладнокровие. Спокойно заметил время. Радировал, что разделения не произошло, – правда, это сообщение Земля так и не получила. Его неисправный корабль, кувыркаясь, продолжал двигаться к верхним слоям атмосферы и возможному неминуемому разрушению, но он не проявил ни малейших признаков паники. Он даже не объявил нештатную ситуацию. Гагарин отправил еще одно радиосообщение, отстучав его на этот раз азбукой Морзе. Невероятно, но он даже нашел время для заметки о панораме за иллюминатором.
Ключом я передал «ВН» – все нормально. Через «Взор» заметил северный берег Африки, Средиземное море. Все было четко видно. Корабль продолжал вращаться.
Прошло целых 10 минут, а два отсека «Востока» по-прежнему оставались сцепленными. Вращаясь, космический корабль пересек со скоростью почти 8 км/с отметку в 100 км над Землей и вошел в верхние слои атмосферы. На этой высоте воздух был чрезвычайно разрежен, его почти не было, но при такой скорости этого хватало для выделения громадного количества тепла.
Для Гагарина это тепло оказалось спасением. Датчики «Востока» зарегистрировали рост температуры и послали предупреждение автоматической бортовой системе: корабль входит в атмосферу. Точная последовательность событий и по сей день остается неясной, но, судя по всему, это предупреждение смогло преодолеть слепую логику, мешавшую разделению. Гагарин услышал удар. Затем ощутил толчок. Четыре стальные полосы, связывавшие два отсека, разжали свою хватку. Сигнал «Спуск» мигнул и погас. Разделение произошло, хотя и на 10–12 минут позже[561] запланированного.
Гагарин был свободен. Но впереди его ждал бурный спуск.
Вдруг по краям шторки [ «Взора»] появился ярко-багровый свет. Такой же багровый свет наблюдался и в маленькое отверстие в правом иллюминаторе. Ощущал колебания корабля и горение обмазки. Я не знаю, откуда потрескивание шло: или [нагрузка на] конструкцию, или, может, расширялась тепловая оболочка при нагреве, но слышно было потрескивание.
Он падал в своем корабле, несся сквозь атмосферу в виде огненного шара, – первый человек, которому довелось упасть на Землю из космоса. Оставляя за собой сверкающий хвост, он пронесся как метеор над Средиземным морем, над Турцией, над Черным морем и вошел на территорию России всего за шесть минут. Температура на внешней стенке корабля подскочила примерно до 1500 ℃, это горячéе расплавленной лавы, горячéе расплавленного металла в плавильном цехе, где он студентом лил чугун. Единственной его защитой от этого ада было покрытие из пропитанного смолой асбеста, окружавшее шар. В самом толстом месте его толщина составляла 11 см, в самом тонком – всего четыре. По мере погружения в атмосферу асбест выгорал слоями, отводя тепло от уязвимой металлической оболочки в виде газообразного шлейфа, хорошо видимого на фоне неба. Именно этот процесс вызывал треск, который Гагарин слышал. Он ожидал его, но все же чувствовал себя как в горящем доме[562]. Кроме того, он чувствовал запах горения – тревожный запах, который возник внезапно, но затем, к счастью, пропал. Иллюминаторы по краям были обрамлены алыми вспышками. Сердце колотилось от волнения.
Спускаемый аппарат дрожал, дергался, раскачивался на пути к Земле, и на фоне этого росла перегрузка. Она была больше, чем та, что ему пришлось испытать при старте, и в конечном итоге достигла 10 g, то есть сделала его тело вдесятеро тяжелее обычного. Он едва мог пошевелить руками и дышал с хрипом. Кровь отлила от глазных яблок, зрение сузилось в точку, а перегрузка все росла.
По моим ощущениям перегрузка была за 10 g. Был такой момент, примерно секунды 2–3, когда у меня начали «расплываться» показания на приборах. В глазах стало немного сереть.