того, что вы позаботились об отдельной палате.
— Постарайся заснуть.
— Точно так же ты могла бы мне сказать: постарайся выздороветь, постарайся владеть собой, постарайся вести себя как мужчина.
— У тебя сегодня не самое лучшее настроение, Михал.
— Да, — признался он. — Честно говоря, у меня скверное настроение. И я сам себе страшно надоел. Понимаешь? Мне надоел этот бесконечный разговор с самим собой.
— Я зайду вечером, хорошо? Все-таки постарайся заснуть.
— Ты снова за свое. Сегодня здесь была Эльжбета.
— Ну и что?
— Ничего. И это хуже всего. Я уже три раза пытался поговорить с ней, но когда видишь ее ничего не понимающие глаза, эту святую наивность… Жалость — чувство ужасное, но здесь что-то другое… Может, страх, и я стал уже таким трусливым, что не могу прямо смотреть в глаза женщине, с которой за четырнадцать лет бог знает что пережито — и хорошее, и плохое?
И когда за Катажиной закрылась белая дверь, он почувствовал себя и в самом деле плохо, его по-настоящему охватил страх, который постепенно покидал свое постоянное место где-то между ребрами и подступал все выше, сжимая горло.
— Итак, я в твоих руках, — говорил он Катажине, хотя ее давно не было в палате, повторяя эти слова, как волшебное заклинание. Только теперь, когда он находился на границе сна и действительности, он понял, что это правда, что своими словами он только подтверждает уже неотвратимый факт, хотя к его осуществлению ведет долгий путь и самое трудное испытание — пройти через отчаяние Эльжбеты, через ее слезы и боль.
«Теперь же я не имею ни малейшего представления о том, что дальше делать. Я обещал шефу не возвращаться с пустыми руками, а тут приходится рыскать по чужому дому в отсутствие хозяина. А это ведь своего рода отсутствие. — Юзаля мгновение раздумывал, не решиться ли на посещение Горчина в больнице, но почувствовал, что это невозможно, потому что встреча не могла бы ограничиться только вежливым визитом и секретарь наверняка спросил бы, что он ищет в его районе. — Плохо я сделал, нужно было не звонить, а собрать манатки и вернуться в Н.».
— Расчувствовался, как девица, — сказал ему утром по телефону Старик. — Откладывание на потом ничего не решит.
— У меня будет только односторонняя картина, — без особой уверенности защищался Юзаля. — Я не смогу без него выяснить некоторые вопросы, а к тому же могу в них напрасно завязнуть.
— Ты не новичок, Сташек, сможешь отличить зерна от плевел.
— Я вижу, что мне уже не выкрутиться, — смирился он наконец с судьбой. Юзаля прекрасно знал упрямство своего начальника.
— Я уже тебе один раз об этом говорил. — Старик смеялся тихо, с удовольствием. — Делай свое дело. У тебя есть несколько дней, а разговор с Горчиным может подождать. Если все затянется, вызовешь его позднее в воеводский комитет, ясно?
— Спасибо за добрый совет. Если уж так нужно тянуть свою лямку дальше, буду стараться.
Сейчас он не был уверен в правильности такого решения, хотя понимал нетерпение Старика, который вкратце изложил ему свои доводы. Может быть, он точно так же поступил бы на его месте, но простая натура Юзали не переносила неясных ситуаций, в которых его деятельность противоречила бы внутренней убежденности. А сейчас все выглядело именно так.
У Валицкого не было подобных сомнений, когда во время завтрака в гостиничном кафе он узнал от Юзали о несчастном случае с Горчиным.
— Делайте, как считаете нужным, товарищ председатель, — сказал он, понимая иронический взгляд Юзали, — но я не за тем тащился столько километров, чтобы теперь от всего отказаться. Я так быстро не падаю духом, — начал он хвастаться. — Бывает, что человека выставляют за одну дверь, а он вынужден вернуться в другую. Такая уж у меня профессия, и я давно с этим смирился. Не нравится мне этот несчастный случай. — Валицкий говорил как будто сам с собой. — В жизни, конечно, всякое случается, и никто не знает, когда придет его время, но что-то здесь не то.
— О чем вы? — удивился Юзаля.
— Не кажется ли вам странным: молодой человек, здоровый, и вдруг почти тонет в какой-то речушке…
— Говорите, говорите. Я не понимаю.
— А может быть, он этого хотел! — неожиданно бросил Валицкий.
— Что вы, товарищ редактор! — Юзаля едва не подавился куском горячей сосиски. — Такое могло случиться с каким-нибудь слюнтяем, а не с Михалом Горчиным… Ну и придумали! — покачал головой он уже спокойнее. — Горчин — и такая история… Курам на смех.
— Я бы такой возможности не исключал. — Валицкий пытался и дальше защищать свою точку зрения, но реакция Юзали несколько остудила его прежний пыл. — Что-нибудь на парня нашло, и нырнул глубже, чем следовало.
— Глупости вы говорите, товарищ, — буркнул только Юзаля, и больше они на эту тему не разговаривали, но слова журналиста не переставали его беспокоить.
«Михал действительно здоровенный парень и, наверное, в жизни выходил из более затруднительных положений… Не приняло ли здесь все случайно таких размеров, о которых мы и понятия не имеем?.. Не зашел ли он сам так далеко в тупик, что в какой-то критический момент уже не видел выхода?»
— Пойду-ка я в райком, — решительно поднялся Юзаля.
На Валицкого его намерение не произвело большого впечатления. Он сегодня чувствовал себя не лучшим образом, потому что читал до часу ночи и не выспался.
— Я выпью еще кофе. У меня глаза слипаются. — Он кивнул Юзале головой. — Встретимся на обеде.
— Мы оба не очень-то переутомляемся, товарищ редактор, — заговорщицки улыбнулся председатель. — Уж больно наши дела медленно продвигаются, но, может быть, потом все наладится.
— Сначала и я был в этом уверен, но сейчас…
— А я, наоборот, вижу, что мы прекрасно дополняем друг друга. — Юзаля похлопал его по плечу, ему все больше нравился этот взбалмошный парень.
У Валицкого разыгралось воображение. Он думал, что может представить себе мысленно все обстоятельства дела, потом установить его модель около подлинника и только проверить, прилегают ли самые важные точки друг к другу. И в какой-то момент ему показалось, что он способен это сделать за столиком кафе, не двигаясь с места и без чьей-либо помощи.
…Приближался полдень, беседа Юзали с секретарем по пропаганде Бенясом длилась уже два часа. Они сидели в кабинете Горчина, потому что кабинет Беняса занимала какая-то группа, которая под его наблюдением готовила доклад для очередного заседания бюро.
— Еще кофе? — спросил Беняс, отодвигая грязные стаканы.
— У меня неплохое сердце, но такого количества кофе даже лошадь не выдержала бы. Спасибо. Лучше давайте закурим. — Он угостил собеседника сигаретой, но тот решительно отказался, закурив свою.