как я всё осознал, со мной начал твориться какой-то кошмар. Конечно, рядом с Нюрой мне в большинстве случаев было классно и здорово, но стоило ей поболтать с кем-то посторонним, улыбнуться ему и обнять его — а Нюра, я напомню, была очень добрым человеком, — как меня на куски раздирало. Стоило ей прочитать моё сообщение и забыть на него ответить — как меня сжирала заживо мысль о том, что я надоел ей, что она меня кинула в игнор, а может и того хуже — парня нашла, и теперь гуляет с ним.
Это было невыносимо.
Под один Новый год я решил, что мы уже достаточно близки для того, чтобы я, наконец, сказал ей всё таким образом, чтобы не быть отосланным прочь. И я выпалил:
— Знаешь, я чертовски в тебя втюрился.
Она помолчала какое-то время. Дальше у нас произошёл диалог в стиле:
— Вот как.
— Ага.
— Это плохо.
— Я знаю.
— Очень плохо.
— Угу.
— И что делать?
В голове у меня тогда было только одно: «Откуда я, к чертям собачьим, знаю, что мне делать?! Я у тебя это хотел спросить!!!» Но и Нюра, кажется, не знала, и мои слова её скорее огорчили, чем обрадовали.
— Может… сделаем вид, что я этого не говорил? — предложил я.
— Угу, — и через несколько мгновений Нюры передо мной уже не было.
Стоит ли говорить, что это мало помогло ситуации. Мы продолжили дружить так, словно ничего не произошло, но с того момента Нюра от меня будто бы отгородилась: уже не писала первой, в кино ходила с какими-то другими друзьями, а на предложения прогуляться сыпала в меня горами «неотложных» дел, хотя на самом деле не такие уж они были и неотложные. И самое интересное, что она ничего мне не объясняла — как будто всё было понятно и так. А мне ни черта не было понятно. На тот момент школьная успеваемость у меня покатилась под откос, и родители обеспокоились: уж не в «Стаккато» ли дело? Они ничего не знали про Нюру. Я вообще редко им что-то рассказываю. В общем, это всё привело к тому, что однажды я… жестоко сглупил.
Я вдруг ни с того, ни с сего подумал: может быть, всё изменилось за это время? Может, я сделал что-то не так, упустил возможность? Может быть, тогда, когда я признавался, мне стоило быть более настойчивым? Все эти «может» слились в одно-единственное желание пойти и всё исправить. На дворе стоял май.
И, застав Нюру одну возле «Стаккато» — в ожидании её друзей — я признался ей ещё раз. Выпалил, что люблю, чуть ли не на всю улицу. И она… У неё было такое лицо, будто бы я сказал что-то страшное, или что её загнали в угол, и она не знает, что делать. А у меня в голове билось, что я-то знаю, что нужно делать. И я поцеловал её.
Вернее… попробовал. Скажем так, у меня не получилось. Нюра, она… оттолкнула меня, посмотрела так, будто… даже сравнения никакого нет, как будто я худший человек, которого она когда-либо встречала. Она заплакала. И в этот момент как раз вышли Серёга и Костя. Серёга, не разобравшись, кинулся на меня и ударил… и я ушёл.
На месяц-два я закрылся в себе, потому что ни черта не понимал. Как так вышло? Нюра же добрейший человек, почему от неё я получил столько боли, сколько ни от кого не получал? В общем… Я кое-как оклемался к сентябрю. Решил взяться за голову. А ближе к зиме ты снова меня позвала в клуб. Я подумал: может, Нюры там не будет? А если и будет — может, она всё забыла, не злится? Решил попробовать сходить, помочь вам в вашей постановке. У меня появилась какая-то надежда, что всё снова может стать хорошо.
И на самом деле, то, что она была там, меня обрадовало. Хоть я и видел, как ребята на меня смотрят. Кстати, Нюра выглядит так, будто с того времени замкнулась в себе… и, кажется, я выглядел так же, когда мы с тобой познакомились.
Саша задумчиво сплёл пальцы рук вместе. Он выглядел бледным и усталым.
— Вот такая история.
— Ты хоть извинился перед ней за тот случай? — осторожно спросила Тамара.
— Конечно. И не раз. Но ты её слышала: кажется, ей недостаточно одних извинений.
— Должно пройти время, чтобы тебе снова с ней подружиться.
— Знаешь, что самое страшное? — Саша повернул к ней голову. — Я уже и не знаю, хочу ли я. Да, меня к ней до сих пор тянет… но при этом смогу ли я снова подружиться с ней, если не хочу снова испытывать всю эту боль? А ведь я испытаю. И не потому что она плохая, и всё специально делает. А… я не знаю, почему. Может, это я плохой.
— Ты не плохой, Саш, — Тамара, поколебавшись, тронула пальцами костлявое тёплое плечо. — Ты поступил не очень правильно, но это не сделало тебя плохим человеком.
Снова вспомнился Ромка, и то, что было в парке — и Тамару аж пробрало из-за того, насколько похожими были ситуации. Что бы она сказала Ромке, если бы сейчас он сидел на месте Саши?
— Ты хороший.
Саша посмотрел на неё, чуть улыбнувшись.
— Серьёзно?
Тамара кивнула.
— Честное тамарческое.
24. Взаимодоверие
— Давай запишем новый альбом.
— Отстань. У меня живот крутит. Мне плохо.
— Так будут называться первые три песни.
Неожиданная идея снять короткометражный фильм и отправить его на кинофестиваль «Движение» поселилась в умах нескольких стаккатовцев, однако Светы и Лебедевой всё же не достигла: занятия продолжались в прежнем ритме, и на вопросы о съёмках Лебедева лишь пожимала плечами, мол — делайте, что хотите. Возможно, думалось Тамаре, она просто видела в этом какой-то выход за рамки собственных обязанностей по их обучению, поэтому не решалась выносить какой-то вердикт. Поэтому, не дождавшись одобрения ни её, ни Светы, вечный дуэт Серёжи и Кости (и Нюра иже с ними) решил действовать самостоятельно.
— Агата написала одну клёвую вещь, которая прям лично мне понравилась! — воодушевлённо делился Костя. — Очень хочу, хочу-хочу-хочу в таком участвовать!
— А что за вещь? — спросила Тамара, которая снова была не в курсе того, о чём эта троица болтала.
— Короткий рассказик о супергерое в постсоветских реалиях, — объяснил Серёжа не слишком охотно.
— Звучит непонятно, — сказала Тамара. — А что за сюжет?
— Там название очень эпичное: «Тоха Неваляшка».
Все разом прыснули. Объяснять принялась