о семи нищих» рабби Нахмана, нищий-скиталец, уже навсегда втянутый в поиски52.
Рассказ Дер Нистера можно читать как руководство по духовному исцелению. Каждый индивидуум, живущий в современном мире, мучим головными болями и циничными комедиантами. Это сомневающаяся душа, которую технология,
позитивизм и современность превращают в скептическую. Только истинный художник способен возродить омертвевшую и расколотую душу. Таков рассказчик-наставник, который зашивает рану и восстанавливает внутреннюю гармонию. Он учит Адама, как закрыть чрезмерно активную голову. Но притча не заканчивается Наставником и его историей. Она завершается более неопределенно, чем любой рассказ Дер Нистера, — тем, что новому ученику приходится столкнуться с безголовым будущим в окружении скептиков и комедиантов.
Не нужно далеко заглядывать, чтобы понять, почему этот рассказ был исключен из советского издания сочинений Дер Нистера. Если присутствие Бога-Светоча — это еще ничего, то Сатана в роли болыиевика-теоретика граничит с богохульством. Незаметность Дер Нистера, которая так хорошо служила ему, превратилась в уникальную и практически фатальную обязанность после возвращения на советскую почву. Почему же он не увидел того, что было написано на стене? Как мог автор таких несомненно изощренных рассказов увидеть для себя будущее там, где все мосты были одинаково горизонтальными?
У меня нет ответа! Обведя читателя вокруг пальца и пустив все свое красноречие на то, чтобы показать, что веймарские годы явно были центральным периодом жизни и творчества Дер Нистера, я все еще избегаю разговора о его критическом решении вернуться в Советский Союз. Я завидую своим коллегам, которые могут объяснить любую деталь в биографии Джанет Фланер, Эрнеста Хемингуэя или Гертруды Стайн — того
знаменитого потерянного поколения, которое посеяло свои дикие семена в Париже и собрало урожай, вернувшись в Америку53. Но вопрос о писателях-эмигрантах, наиболее ярких и самых лучших, без которых не было смысла даже говорить о советской культуре на идише — и которые предпочли вернуться и заплатили за это жизнью, подобен гноящейся ране в сердце современной идишской культуры.
Еще загадочнее история символиста, подобного Дер Нистеру. В отличие от русских футуристов, символисты не считали нужным радоваться крушению прошлого и никогда не «взирали на их ничтожество с высоты небоскребов». Символисты боялись нашествия техники и заключили себя в башню Высокого искусства, надеясь найти путь к сердцу масс54. Более того, у символистов, в отличие от большинства русских интеллектуалов, было мало причин жаловаться на буржуазию. Группа художников-символистов «Голубая роза» некогда находилась под покровительством семей предпринимателей-старообрядцев, например Рябушинских. Дер Нистер, которому, правда, никогда так не везло, ни во времена расцвета киевской группы, ни в бурные годы Веймарской республики, много лет спустя увековечит упадок еврейской купеческой семьи, создав самый точный во всей идишской литературе портрет хасидского торговца55.
Одних, безусловно, привлекло обещание государственной поддержки культуры на идише, и они, как педагог из Бунда Эстер Розенталь- Шнейдерман, очень хотели верить, что советская национальная политика сделает возможным еврейский культурный ренессанс56. Но где в этом монашеском ордене отшельников и звездочетов, на этом Всем Мостам Мосту, протянувшемся от бездны до райских высот, в этом духовном стремлении к мистицизму и хасидизму, к средневековому роману и современной сказке, где здесь было место для марксизма, не говоря уже о большевизме? До тех пор пока у исследователей не появится дополнительная биографическая информация, лучшим свидетельством являются сами рассказы. Здесь расспрашивание начинает доминировать в сюжете, а вымышленный герой все больше напоминает автора. Таким образом «Скрытый» свидетельствует о том, что он отвечает за свои действия так же, как за слова, — чего и следовало ожидать от первосвященника.
Никогда Дер Нистер так открыто не выражал собственные утопические ожидания, как в «Новом духе», экстатическом манифесте 1920 г.57. Только здесь он примиряет свою элитарность и эзотерическое знание с требованиями коллектива. «Твое призвание — подчиняться, — возвещает первосвященник Ишмаэль юному священнику Финеасу, причем оба они находятся в раю, — и с другими, с твоим родом построить там новую скинию... Потому что люди долго жили, непривычные к скинии, и потому что давно уже слово Божье и голос Духа подолгу не слышны были священникам» (13). Последовав этому распоряжению, юный Финеас, сын священника Менахема (персонаж, который в этом произведении, можно идентифицировать с автором), встречается с другими священниками в глубокой горной пещере, и они вступают в духовное братство, чтобы спасти то, что осталось от мира. Горный дух пророчествует о непременном спасении, используя образы, почерпнутые из Евангелий, Откровения Иоанна и «Мужа молитвы» рабби Нахмана, а юный герой обращается с прочувствованным призывом к своим братьям и друзьям, объединенным «одним поколением и одной идеей» — те, кто пребывал раньше в состоянии одиночества, должны сплотиться и распространиться в народе, потому что они владеют искрой и духом, уже утерянными всеми остальными (23). Потом все выходят из пещеры и обращаются лицом к востоку, где солнце восстает от сна58.
Хотя этот текст был написан в разгар апокалиптических событий лета 1920 г., когда Дер Нистер и другие идишские писатели приехали из раздираемого войной Киева в Москву и всерьез собирались бежать в Америку, его автор придавал большое значение своему мессианскому манифесту и напечатал его при содействии советской власти трижды59. То, что он адресовал свое самое публичное и наиболее пропагандистское произведение радикальным сторонникам Советов, означает, что он вернулся в Советскую Россию просто за отсутствием выбора.
В «Новом духе» слышны также самые личные и сокровенные мечты Дер Нистера. Из Берлина он неоднократно писал в Нью-Йорк Ш. Нигеру (с которым ему так и не суждено было встретиться) о необходимости центрального форума. Орган, который будет выражать, писал он: «...всю нашу предельную серьезность, нашу взрослость и сознательность» и объединит лучшие и вели
чайшие таланты, которые сейчас разбросаны по всему миру60. «Все наше поколение умрет без последнего покаяния, — писал он, используя яркий религиозный оборот, — а ганцер дор унзерер вет штарбн он виде»61.
Ритуальное покаяние в грехах — последнее деяние в жизни благочестивого еврея. Его можно совершить и без присутствия раввина, однако считается, что его услышит Бог и святая община, к которой принадлежит кающийся. Здесь, в веймарской Германии, «все пользуются свободой, — продолжает жаловаться Дер Нистер, — все развиваются, все ослабляют путы, и наше дело развалилось». «Компромисс, примирение с серединой» — вот грехи, за которые нет прощения, пока не появилась «сильная и могучая рука, великое и необходимое единение».
Там такой центр вряд ли можно было создать, коль скоро сам Дер Нистер только что порвал с обоими своими издателями, в