Читать интересную книгу Мемуары - Ш Талейран

Но прежде всего комиссия сама создала препятствие для такого ограничительного условия. Признавая внесение его в конкордат весьма желательным, она продолжала твердить, что для этого, как и для того, чтобы обойтись без такого условия следовало созвать национальный собор, который не мог в сущности положить конца затруднениям: если бы собор обошел вопрос вместо разрешения его, к чему бы это привело? Между тем она была далека от намерения устранить мысль о переговорах, но только, будучи собрана не для этого, не считала себя вправе внести такое предложение.

Нантский епископ отважился попытать непосредственно у императора то, на что не считала себя вправе комиссия; он опасался, вероятно, шума, который вызвало бы внезапное упразднение конкордата: при объяснении соответствующим декретом мотивов этой меры были бы, конечно, употреблены резкие выражения, грозившие нежелательными последствиями. Дювуазен боялся, может быть, также настроений собора или тех стремлений, которые были бы ему внушены уже после его созыва. Поэтому он энергично настаивал перед императором, чтобы он дозволил трем членам комиссии отправиться к папе, если уж ему не подобало самому послать их, чтобы они попытались в последний раз воздействовать на него.

Император очень долго сопротивлялся, и Дювуазену стоило больших трудов заставить его уступить. В минуту горячности Наполеон решил уничтожить конкордат, а раз заявив об этом, он не желал отступаться от своих слов; по правде сказать, я полагаю, что он видел в этом для себя известную честь, которая была между тем невелика. Он желал, как он говорил, покончить вопрос с папой и считал, что, уничтожив конкордат, он завершит все дело. Правда, он согласился на созыв собора, но он полагал, что его можно не опасаться. "Когда конкордат будет отменен декретом, - говорил он, - собору придется, если он захочет сохранить епископат, предложить другой способ инвеституры для епископов, потому что уже нельзя будет руководствоваться несуществующим конкордатом".

Дювуазен не признал себя побежденным и продолжал настаивать; наконец он убедил императора, который уступил очень неохотно и попытался своими инструкциями увеличить трудности, вместо того чтобы устранить их; казалось, что он желает неудачи переговоров. Стало известно, что инструкции, данные министром по делам вероисповеданий епископам, которые отправлялись в Савону, были продиктованы императором. Министр, не желавший нести за них ответственность, сказал это нескольким видным представителям духовенства.

Вместо того чтобы ограничиться одним важным пунктом, по которому нужно было добиться от папы уступки, Наполеон пожелал, чтобы епископы предъявили святейшему отцу самые недопустимые требования; император давал делу такое направление, как будто он оказывал папе милость, предлагая сохранить конкордат, тем более с внесением в него ограничительного условия, как он того желал. Епископы должны были прежде всего сообщить папе о созыве национального собора на 9 июня следующего года и изложить ему меры, которые французская церковь могла оказаться вынужденной принять, пользуясь для этого древними примерами. Он согласится восстановить конкордат, говорил он в инструкциях, только при условии, чтобы папа дал сначала инвеституру всем назначенным епископам и признал на будущее время право архиепископов вручать епископам инвеституру в тех случаях, когда он сам в течение трех месяцев не сделает этого. Он желал, и это было официальное приказание, чтобы делегаты заявили папе, что он никогда не вернется в Рим в качестве государя, но что ему будет разрешено возвратиться туда как простому главе католической религии при условии его согласия на требуемое от него изменение конкордата. В случае, если он признает для себя неудобным вернуться в Рим, он сможет устроить свою резиденцию в Авиньоне, где он будет пользоваться почестями, отдаваемыми государям, и где он будет свободно управлять духовными делами других христианских стран. Наконец, ему должны были предложить два миллиона - все это при условии, что он обещает не предпринимать в империи ничего противоречащего четырем статьям 1682 года.

Для переговоров к нему были отправлены три следующих депутата: архиепископ турский, епископ нантский и епископ трирский, к которым прикомандировали фаенцкого епископа, назначенного Наполеоном венецианским патриархом и тоже отправленного в Савону. Они были выбраны депутатами всеми кардиналами и епископами, находившимися тогда в Париже, которые вручили им семнадцать писем, адресованных святейшему отцу; самым пространным и самым настоятельным было письмо кардинала Феша.

Снабженные этими письмами, инструкциями и полномочиями для заключения и подписания соглашения, три депутата отправились в конце апреля 1811 года в путь и прибыли в Савону 9 мая. Им было решительно предложено вернуться в Париж за восемь дней до открытия собора, то есть до 9 июня, и они в самом деле покинули Савону 19 мая.

Содержание девяти писем, присланных ими из Савоны министру по делам вероисповеданий, и более подробного письма, написанного ими затем в Париже по их возвращении туда, обнаруживает, с какой мудростью и умеренностью они вели эти переговоры; оно показывает, как, ничего не скрывая от папы, они заставили его проявлять с каждым днем все большую уступчивость; наконец, они побудили его согласиться на главные условия, которые им было поручено предложить или, если угодно, предписать ему, внеся в них лишь несколько незначительных изменений.

Следует отметить, что, приняв их на другой день по их прибытии, папа обнаружил сначала некоторое опасение, не явились ли они объявить ему о том, что созываемый собор будет судьей его образа действий. Это предположение было решительно отвергнуто, и для успокоения папы были применены самые почтительные приемы. В свое время многие утверждали, что обнаруженный им тогда страх мог оказать некоторое влияние на его благожелательное настроение. В первые дни он возражал без раздражения, с чрезвычайной сдержанностью, и даже высказал несколько слов благоволения по адресу императора; но то, что от него просили, было настолько важно, что ему нужно было посовещаться об этом со своими привычными для него советниками, и он жаловался, что его лишили их. Делегаты не могли вернуть их, но они не пренебрегли ничем, чтобы убедить его, что он не будет более лишен их, когда разделит примирительные и миролюбивые взгляды, которых выразителями перед ним они являлись; они указывали, что вопрос о буллах не требует ни больших обсуждений, ни советников, что в сущности заявляемое требование справедливо и что он должен ясно понимать, насколько важно для блага верующих, епархий и религии, чтобы он дал буллы назначенным епископам; они доказывали ему, насколько в его собственных интересах важно, чтобы в качестве наместника апостола Петра он согласился на внесение в конкордат нового условия и сохранил эту драгоценную связь с французским епископатом, которая порвалась бы в случае объявления конкордата упраздненным.

Папа делал новые возражения, которые, однако, слабели с каждым днем; он выражал сожаления и никогда не обнаруживал проявлений злой воли. Епископы не спешили говорить с ним о державной власти Рима из боязни повредить основной задаче переговоров. Впрочем, они вывели заключение, что, уже не надеясь больше вернуть себе эту власть, святейший отец будет, конечно, продолжать протестовать по этому поводу, так как он не имел права пожертвовать ею; им было ясно, что он, вероятно, скорее обяжется не возвращаться в Рим, чем согласится принести присягу, которой он признал бы императора государем Рима; наконец, они заключили о понимании им того, что потеря этой державной власти не может помешать ему править церковью, как только ему вернут его советников. Итак, папа покорился необходимости, а это было все, что требовалось депутатам, которые вели переговоры.

Настоящего обсуждения буллы об отлучении не было, хотя епископы и имели случай высказать свое мнение о ней. Им казалось, что святейший отец не придает ей большого значения и что он легко согласится считать ее недействительной.

Папа осторожно, но настойчиво противился требованию дать обещание, что он будет считать четыре статьи 1682 года обязательными для французского духовенства. Он был явно настроен в пользу первой из этих статей, признающей независимость светской власти. Но зачем, говорил он, требовать от него заявления по трем другим статьям? Он давал слово ни в чем не действовать вопреки им, - можно было положиться на него. Почему требовать от него того, что не требовалось никогда ни от одного папы, именно-письменного обещания по этому вопросу? С той и другой стороны, говорил он, речь идет о свободных убеждениях. Сам Боссюэ не желал ничего большего. Он был далек от того, чтобы излагать свои убеждения итальянским богословам и тем более папе. Святейший отец часто возвращался к вопросу о булле Александра VIII (Оттобони), преемника Иннокентия XI, который не ослабил непреклонности, отличавшей его предшественника, и издал за три дня до своей смерти буллу против декларации 1682 года. Он признавал, что булла эта не имела последствий, не пытался оправдать ее, но ведь не его дело - осуждать образ действий своего предшественника и винить его. Разве Италия и весь христианский мир не сказали бы, что он согласился дать это обещание потому, что ему наскучил плен? Такое подозрение легло бы позором на его память. Впрочем, эти вопросы сложны и трудны, и никогда он не нуждался в такой степени в советниках....