на утро, перед самым рассветом. Это было самое удобное время: москвичи вставали рано, а поляки, утомленные дневными увеселениями и возлияниями, спали допоздна. Дома, где размещались паны и шляхта, были в эту ночь «ознаменованы» (отмечены) людьми Шуйского. Ближе к рассвету князь расставил заговорщиков по местам: одних – на Красной площади, для штурма дворца, других – по улицам, чтобы они поднимали народ на поляков. Шуйский всеми средствами старался обеспечить подавляющий численный перевес мятежников, для чего распорядился даже выпустить из тюрем заключенных и раздать им топоры и мечи. Все это доказывает, что ему так и не удалось привлечь народ к свержению Дмитрия.
Около четырех часов утра, с первым лучом солнца, в церкви св. Ильи на Новгородском дворе и на Ильинке ударили в набат. Звон немедленно подхватили колокола других церквей и монастырей и последним – большой полошный колокол, который обычно возглашал общегородскую тревогу. Не все звонари были участниками заговора: многие звонили только потому, что услыхали набат в других частях города.
За короткое время Красная площадь оказалась запружена встревоженными москвичами.
– Что за тревога? – недоуменно спрашивали они, не видя ни пожара, никакой другой беды.
К ним подъехали на конях главные заговорщики – братья Шуйские, Татищев, Голицины – в сопровождении примерно двухсот вооруженных купцов и стрельцов.
– Литва собирается убить государя и перебить бояр, – закричали они народу, – идите бить Литву!
Одновременно другие заговорщики распространяли этот же слух по наиболее людным улицам Москвы. Как обычно бывает в подобных случаях, далеко не все понимали, кто кого хочет убить, но крики заговорщиков и уголовников: «Идите на Литву! Бейте Литву, берите их животы себе!» – были всем понятны и находили немедленный отклик у большинства горожан.
Толпы москвичей, вооруженных ружьями, саблями, копьями, топорами и рогатинами, побежали за заводилами мятежа к дворам, где находились поляки. Одни думали при этом, что идут защищать царя, другими двигала слепая ненависть к наглым гостям, третьи примкнули к мятежу в надежде поживиться заморским добришком.
Шуйский повел заговорщиков во дворец. С обнаженным мечом в правой руке и крестом в левой он торжественно въехал в Кремль через Фроловские (Спасские) ворота. Перед Успенским собором князь спешился, помолился перед Владимирской иконой Божьей Матери и призвал:
– Во имя Господне идите против злого еретика!
Толпа с воем ринулась ко дворцу.
Дмитрий и Марина, проснувшись, не сразу поняли, что происходит. Царь вначале не проявил никаких признаков беспокойства. Накинув кафтан и оставив жену в опочивальне, он пошел в свой дворец по переходу, соединявшему оба здания. В сенях он встретил князя Дмитрия Шуйского, вероятно, посланного вперед, чтобы усыпить бдительность царя.
– Что случилось? – спросил его Дмитрий.
– Я не знаю. Должно быть – пожар, – ответил заговорщик.
По московскому обычаю цари должны были присутствовать на пожаре. Дмитрий уже было направился назад, чтобы предупредить Марину о том, что ему нужно уехать, как вдруг набат, раздавшийся в самом Кремле и крики толпы, приближавшейся к дворцу, остановили его. Он вернулся в свой дворец, где столкнулся с Басмановым.
– Поди узнай, что такое! – приказал ему Дмитрий.
Басманов подбежал к ближайшему окну и, распахнув ставни, отпрянул от неожиданности: внизу угрожающе топорщились копья, бердыши и рогатины.
– Что вам надобно? Что это за тревога? – крикнул он из окна.
– Выдай нам твоего царя-вора! – раздалось ему в ответ.
Басманов бросился назад, к Дмитрию.
– Беда, государь! Сам виноват – не верил своим верным слугам! Бояре и народ идут на тебя!
Вслед за ним в комнату вошел дьяк Тимофей Осипов, – человек, известный в Москве своей набожностью и трезвостью. Алебардщики пропустили его во дворец, видимо, потому что он был без оружия. Осипов считал Дмитрия Гришкой Отрепьевым и хотел принять мученический венец за правду; накануне он исповедался, причастился и теперь явился во дворец обличить «еретика-расстригу».
– Ну, безвременный цесарь, проспался ты? – сказал дьяк. – Выходи давать ответ людям. Велишь себя именовать непобедимым цесарем, что Богу противно, – а ты не цесарь: ты вор, расстрига Гришка Отрепьев, чернокнижник, еретик, ругатель православной веры.
Впав в экзальтацию, он начал выкрикивать подобающие случаю пророчества из Святого Писания, но Басманов выхватил саблю и зарубил его. Телохранители выбросили тело дьяка в окно.
А толпа уже подходила к крыльцу…
Дмитрий крикнул:
– Запирайте дверь, мои верные алебардщики, не пускайте их во дворец!
Василий Шуйский в свою очередь подбодрил заговорщиков:
– Кончайте быстрее с вором Гришкой Орепьевым! Если вы не убьете его – он нам всем головы снимет.
Тридцать алебардщиков были не в силах остановить толпу. Два десятка музыкантов и слуг, находившихся вместе с ними внизу, представляли собой скорее помеху, чем подмогу. После первых выстрелов половина телохранителей побросала оружие и сдалась, а остальные отступили по лестнице в сени; толпа напирала вслед за ними.
Дмитрий выбежал в сени.
– Подайте мне мой меч! – крикнул он.
Но на его слова никто не откликнулся – мечник князь Скопин-Шуйский еще ночью покинул дворец и примкнул к заговорщикам.
Тогда царь выхватил у одного из телохранителей алебарду и направив ее острием на толпу, двинулся вниз по лестнице – один, как когда-то ходил на медведя.
– Я вам не Борис! – выкрикнул он.
В этом возгласе сказалось все – и его уверенность в своем царском достоинстве, и гордость своим происхождением и пылкая страстность его характера.
На мгновенье все опешили, потом Басманов, первый пришедший в себя, бросился к царю и загородил его своим телом.
– Государь, спасайся, а я умру за тебя!
И, не дожидаясь ответа, он сделал несколько шагов вниз по лестнице.
– Братья, бояре и думные люди! – крикнул он. – Побойтесь Бога, не делайте зла царю вашему, усмирите народ, не бесславьте себя!
Татищев, находившийся в первых рядах заговорщиков, с ругательствами бросился на него с длинным кинжалом и вонзил его прямо в сердце царскому любимцу. Басманов замертво покатился по ступенькам; его труп подняли и выкинули на крыльцо – напоказ народу.
Тут же раздались несколько выстрелов по царю, но пули просвистели мимо. Дмитрий отступил в комнату и, прикрыв до половины дверь, стал размахивать из-за нее алебардой, не подпуская мятежников; некоторые из них были ранены им. Однако новые выстрели вновь заставили его податься назад. Алебардщики успели запереть дверь и увели царя в другую комнату. Слыша, как толпа выламывает двери, Дмитрий вдруг бросил алебарду и, схватив себя руками за волосы, выбежал в заднюю дверь: он вспомнил о Марине.
Дмитрий побежал по переходу в покои жены, но увидел, что опоздал: в сенях царицыного дворца уже толпились заговорщики. Он открыл окно и в отчаяньи закричал:
– Сердце мое, измена!
В этот момент он заметил на дворе стрельцов, несших в эту ночь караул в Кремле; они бестолково сгрудились в кучу, не зная, что предпринять. В одно мгновение в голове у Дмитрия созрел план, который давал надежду на спасение: он решил под защитой стрельцов выбраться