строился на обмане: князь обманывал как царя, усыпляя его бдительность, так и москвичей, возводя напраслину на Дмитрия. Он хотел воспользоваться народным возмущением против поляков, чтобы под шумок убрать Дмитрия и очистить трон для себя.
Наутро заговорщики в людных местах города – на сходках и рынках – вербовали сообщников и возмущали народ. В это время из Кремля вывезли большие пушки. Их катили за Сретенские ворота, где множество рабочих насыпали вал и возводили сруб: Дмитрий хотел порадовать гостей и москвичей зрелищем взятия потешной крепости. Но агенты Шуйского сейчас же представили происходящее в другом свете.
– Смотрите, – говорили они горожанам, – что затевают эти нехристи! Это они собираются извести всех бояр и московских людей, которые сойдутся на их проклятые игрища: одних перебьют, других повяжут; и дворян, и дьяков, и купцов, и всех лучших людей возьмут и отведут к королю в Польшу, а потом придет сюда большое королевское войско и покорит нас, и станут искоренять истинную православную веру и вводить еретическую – скверную и проклятую веру латинскую и люторскую, на погибель душ христианских. Запасайтесь, братцы, оружием, чтоб не даться в руки неверных.
Другие прямо хулили царя:
– Разве не видно, что он еретик: повенчался с еретичкой-полячкой и некрещеную причащал; с поляками бражничает, пляшет и обычая нашего не держится, в платье польском ходит. Он с ними заодно; его поляки сюда прислали, чтоб веру нашу истинную искоренить и нас в польскую неволю отдать!
Однако большинство москвичей, соглашаясь побить поляков, вовсе не хотело идти против царя. Дмитрий все еще был в глазах народа сыном Ивана Васильевича, законным государем.
Вечером в среду, 14 мая, Марина давала бал боярам и боярыням. Она была одета в русское платье и проявляла очаровательную любезность к гостям, многие из которых прониклись к ней искренней симпатией.
Во время танцев в комнату вбежал посыльный от Вишневецких с сообщением о том, что русские собираются напасть на них. Оказалось, что гайдук одного из братьев ударил москвича. На месте происшествия немедленно собралась толпа, которая, узнав, в чем дело, с криком: «Бей Литву!» – двинулась к дому, где квартировались Вишневецкие. Потоптавшись у закрытых ворот, горожане разошлись, однако польские послы и Мнишек были так встревожены случившимся, что послали к царю гонцов предупредить его об опасности. Дмитрий велел посыльным передать полякам его слова:
– Я так укрепил свое государство, что в нем ничто не может случиться против моей воли.
И действительно, в четверг волнение, казалось, утихло. В этот день у католиков был праздник «божьего тела», и поляки спокойно отправились на богослужение. Однако во второй половине дня царю подали челобитную о том, что какой-то шляхтич якобы обесчестил русскую девушку. Дмитрий приказал произвести строгий розыск. Обвиняемого пытали, но он ни в чем не признался; дальнейшее следствие выяснило ложность доноса. Тем не менее москвичи были взбудоражены. Заговорщики еще более распаляли их.
– Поляки бесчинствуют, – говорили они, – и нельзя найти ни суда, ни управы на них: царь их покрывает!
Ответом на эти слова были мрачные взгляды, которыми горожане провожали каждого встреченного поляка.
Ненависть русских стала такой заметной и выражалась столь открыто, что даже немцы-телохранители прислали к своим польским сослуживцам гонца с предупреждением о том, что против них в городе замышляется недоброе. Некоторые москвичи-доброхоты явились с доносами к Басманову. Но когда последний доложил о них Дмитрию, царь отмахнулся:
– Я этого слушать не хочу! Не терплю доносчиков! Я буду наказывать их самих!
Недурные речи для «самозванца», не правда ли? Да и вообще все поведение Дмитрия в последние дни никак не вяжется с укоренившимся представлением о нем, как о самозваном похитителе престола. Напротив, в его словах и поступках видна уверенность в законности своих прав; я бы даже сказал, что он на самом деле чувствовал себя Божиим помазанником и просто не допускал мысли о том, что люди могут отнять у него венец, дарованный свыше.
В ночь с четверга на пятницу ударил такой сильный мороз, что в полях померзли хлеба. Русские люди и иноземцы восприняли это, как дурное предзнаменование. 16 мая обстановка в городе так накалилась, что немецкие капитаны, невзирая на царский запрет, явились во дворец с новым доносом, в котором говорилось, что назавтра в Москве назначено восстание.
Дмитрий был в конюшне – осматривал своих лошадей. Прочитав поданную записку, он разорвал ее и бросил на землю.
– Это все вздор!
После того, как ушли немцы, к царю приехал Мнишек.
– Опасность очевидна! – убеждал он зятя. – Жолнеры пришли ко мне сегодня и сказали, что вся Москва поднимается на поляков. Заговор, несомненно, существует…
Дмитрий пожал плечами.
– Удивляюсь, как это ваша милость дозволяет себе приносить такие сплетни.
– Осторожность не заставит пожалеть о себе никогда! – взывал воевода к разуму царя, но Дмитрий прервал его:
– Ради Бога, пан-отец, не говорите мне об этом больше, иначе мне будет это очень неприятно. Мы знаем, как управлять государством, и уверяем вас, что нет никого, кто бы мог что-нибудь против нас сделать. Да если бы мы и увидали что-нибудь дурное, – в нашей воле такого жизни лишить. Впрочем, для вашего успокоения я прикажу стрельцам ходить с оружием по тем улицам, где стоят поляки.
Затем к царю явился Басманов, исполнявший обязанности дворцового коменданта. Он рассказал, что кремлевская стража обнаружила ночью шестерых подозрительных человек, пытавшихся пробраться во дворец. Троих из них стрельцы уложили на месте, а остальных поймали; но несмотря на пытки, они упорно молчат.
Дмитрий на минуту призадумался.
– Хорошо, – сказал он, – я сделаю розыск: дознаемся, кто против меня мыслит зло.
Однако он отложил следствие до следующего дня.
В пятницу к Шуйскому окончательно перешло руководство над войском (около 18 тысяч человек), которое квартировалось рядом с Москвой. Почти все сотники и пятидесятники поддерживали заговор. От царя удалось скрыть не только неповиновение войска его приказу отправиться в Елец, но и ввод в столицу около трех тысяч стрельцов. Вечером стрельцы заняли все ворота Белого города, чтобы изолировать поляков. Их намерения были настолько очевидны, что многие паны собрали свою челядь в домах, где они располагались, и выставили на ночь караулы. Некоторые поляки кинулись в оружейные лавки запасаться порохом, но при виде их хозяева лавок закрывали двери, прикидывались, что не понимают, чего хотят посетители или просто отвечали, что пороха нет.
Поздно ночью, во время очередной дворцовой пирушки, Шуйский от имени царя распустил почти всех алебардщиков – в ночной страже осталось всего около 30 телохранителей. Дмитрий ничего не знал и пребывал в самом прекрасном расположении духа, обсуждая с панами и боярами, как бы роскошнее обставить готовящийся турнир и маскарад. Перед рассветом он вместе с Мариной отправился спать в ее покои.
Ему оставалось жить около четырех часов.
IX. Смерть
Заговорщики не спали всю ночь. Выступление было назначено