Шотан крепче сжал алебарду и подумал, как же нападет неразумный мальчишка? Можно без изысков стоптать пешца лоб в лоб, это хороший, верный способ. А можно взять чуть в сторону и ударить с левой или правой руки. Перенос копья направо дает возможность ударить дальше и можно править конем левой рукой, но движения скованны, управляемость оружием низкая, да и торс более открыт для встречной атаки. Укол налево более «короткий», зато можно положить древко на левое предплечье, а то и взять обеими руками, впрочем, для этого надо уметь править коленями, зажав поводья в зубах или накинув на поясной крюк. Граф поднял оружие почти вертикально, под небольшим углом, готовясь отпрыгнуть в сторону, из-под копыт, но Гюиссон решил атаковать самым простым образом, уколом вправо, зажав копье под мышкой.
Это было страшно, по-настоящему страшно. Даже несмотря на то, что графский курсье не имел сейчас доспехов, неся лишь попону. Нет такого пехотинца, который не испытывает сумасшедшего ужаса, когда видит перед собой четвероногое страшилище. Зачастую конникам даже не обязательно пускать в ход оружие, атака «сапог к сапогу» развеивает пехотный строй, будто ветер сухие листья. Шотан почувствовал, как сердце споткнулось, пропустив один удар, а после зачастило, разгоняя по жилам горячую кровь. Есть воины, которые живут ради этих мгновений, наслаждаясь тонкой гранью – как лезвие бритвы - меж смертью и жизнью. Шотан к ним не относился, для него насилие всегда было инструментом, а не целью. Но… Отчего бы не испытать удовольствие от мгновения контролируемого риска?
И атака! Разящий укол древка из каменной яблони в крепкой и умелой – этого не отнять – руке. Гюиссон целил в середину груди, так, что при точном попадании Шотан сразу отправился бы в лучший мир, как жук на иголке. Но в последнее мгновение граф сделал длинный шаг с правой ноги, вытянул вперед и вверх алебарду, отклоняя в сторону копье всадника. Несмотря на скользящее соприкосновение, удар жестко отозвался в руках пешего бойца, дерево кратко и пронзительно скрипнуло, будто столкнулись не яблоня и вяз, а металлические напильники. Всадник понял, что вместо стремительной победы случилось нечто странное, неправильное, и попробовал остановиться. Но граф уже сделал шаг с левой, по-прежнему держа древко на вытянутых руках, «замкнув» суставы привычным напряжением мышц.
Если бы Шотан хотел убить, юноша умер бы в считанные мгновения, небогатый шлем без бугивера открывал шею, особенно для удара снизу вверх. Но граф не планировал смерть прямо сейчас, и широкий клинок лишь отзвенел плашмя о стальной купол, заставив хозяина пошатнуться в седле. Несколько секунд Гюиссон боролся с дурнотой, потерей ориентации, а также конем, за эти мгновения Шотан быстрыми, экономными движениями показал будущим гетайрам, как он мог бы уколоть противника в бедро и под мышку, а затем имитировал зацеп крюком и вытаскивание из седла. Напоследок граф схватил болтающееся копье и вырвал его, обезоружив Гюиссона.
- Я думаю, это станет для вас поучительным уроком, - Шотан кивнул пехотинцу, бросил ему алебарду. Немолодой горец осклабился, одной рукой поймав оружие, другой взвешивая новообретенный выигрыш. Цепь казалась увесистой, а молодой, проигравшийся напарник выглядел понурым и обедневшим.
- Нет безусловного превосходства и нет уязвимости, которая гарантирует поражение, - прокомментировал граф. - Все может обернуться против вас и все может принести победу.
Шотан стиснул зубы, когда боль снова прострелила давно залеченное бедро, вновь напоминая хозяину, что и пеший может уязвить конного. Впрочем, посвящать мальчишек в такие нюансы своей биографии он не собирался. Кто имел глаза, тот увидел, кто имел разум, тот понял.
Один из оруженосцев графа помог всаднику спешиться, другой отвел коня подальше, животное будоражилось и, повинуясь заученным приемам, косилось бешеным глазом, выискивая, кого тут можно лягнуть. Гюиссон справился с ремешком и снял шлем, одного лишь взгляда хватило графу, чтобы понять – нет, урок не усвоен. Слова здесь были излишни, уязвленное самолюбие напрочь отшибло парню рассудок, оставив лишь желание смыть публичное оскорбление и, разумеется, не водой. Гюиссон, вытирая мокрое от пота лицо, озирался в поисках оружия, наконец, поднял с земли обсыпанное песком копье. В руках пешего бойца оно казалось не столько смертоносным орудием, сколько несоразмерной оглоблей. Графу понадобилась пара секунд, чтобы принять решение.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
- Дайте ему топор, - властно приказал Шотан.
Пожилой горец оперся на алебарду в классической позе наемника, многократно увековеченной граверами, его штаны, похожие на юбку со множеством лент (которые можно было отрывать в качестве заменителя денег или даже для перевязки в бою), обвисли живописными складками. Он подмигнул молодому, предлагая поспорить еще раз, но тот, хорошо наученный недавним конфузом, лишь помотал головой.
Шотан взял у оруженосца полэкс в рост человека с гранеными шипами на обеих сторонах и небольшим топориком, который казался игрушечным. Такой же вручили оппоненту, Гюиссон опять надел шлем, теперь не тратя время на подвязку ремешка - глупая ошибка, учитывая, что парень использовал типичный салад с забралом, а это вещь тяжелая, склонная елозить и сползать без жесткой фиксации на голове. Кто-то из молодых людей заикнулся было насчет официального обмена письменными вызовами через герольдов и уведомления Его Величества, но крючкотвора сразу же заткнули. Происходящее, конечно, далеко выходило за рамки допустимой процедуры поединка чести, но… само по себе наличие такого числа боевых дворян как бы санкционировало бой в том случае, когда соперники выступали сугубо добровольно. А добровольность имелась налицо. У Гюиссона была возможность поступить как человеку чести, уравнять шансы, тогда Шотан, окажись победа за ним, отпустил бы юношу живым. Но противник даже от шлема не отказался, сейчас для парня желание смыть оскорбление кровью заслонило все, даже соображения дальнейшей славы, точнее бесславности.
Граф крепче сжал древко, занял классическую позицию: левая нога впереди, полэкс удерживается широким хватом поперек тела, острие на уровне лица. Гюиссон встал более «узко», опустив топор ниже и выставив дальше, словно укороченное копье.
- Господа, - с ощутимым акцентом, но громко и правильно сказал пожилой алебардист. – Противники не равны в защите, - он кашлянул, кажется, хотел высморкаться, но в последний момент сдержался и закончил. – Нам-то плевать, но для порядка надо, чтобы все приняли условия.
Если у кого-то и были возражения, он оставил их при себе. Шотан скупо улыбнулся, чуть присел, проверяя, как работают колени, чтобы ноги не подвели в критический момент. Да, парень ему не ровня во всех отношениях, но поединок есть поединок, и там, где сходятся двое, Господь всегда кидает жребий, кому жить, а кому нет. Поэтому самый опытный боец имеет шанс увидеть «глаза мертвеца» на божьих костяшках. Гетайры переглядывались, что-то шептали друг другу, будто опасались нарушить мгновение тишины перед схваткой.
А славные мальчишки, вдруг подумал Шотан. Да, паршивая овца все же затесалась, но где ее нет, спрашиваю я вас? Хорошие заготовки, годный металл, интересно выковать из них достойных воинов. Тех, кто будут при императоре, не забывая, кто их наставник.
Никто не давал сигналов, не бросал на ристалище флаг или скипетр, просто бой вдруг начался, враги сошлись, скрипя металлом доспехов. Гюиссон был молод, силен и быстр, да и пеший поединок оказался ему даже более привычным нежели конный. Не иначе турнирный странник, живущий с наград за победы. Тем более удивительно, что мальчишка так ратовал за превосходство конника. Надо полагать, мечтал о том, чтобы стать настоящим жандармом и не выдержал, когда оказалось, что мечта по-прежнему далека.
Парень перехватил топор за последнюю треть древка и попробовал достать Шотана длинным выпадом. Граф не стал даже парировать, отступив на два шага. Еще один выпад… и еще. Гюиссон все напирал, а Шотан уходил от ближнего боя, затягивая противника в круговое маневрирование, понуждал оппонента расходовать силы. Легкий, к тому же не полный доспех обеспечивал графу превосходство в маневренности, зато и любой пропущенный выпад мог стать последним.