- Да черт с тобой, - тяжко вздохнул Кимуц, едва не уронив кувшин. - Не хочешь, не говори.
Он как медуза сполз с табуретки, побрел к выходу, обнимая сосуд обеими руками. Елена проводила алкоголика немигающим взглядом, прикидывая, что если выждать пару минут, затем незаметно выскользнуть сквозь черный ход, который закрыт, но не заколочен, перехватить Кимуца, благо склад-отель на отшибе… И снова, как тогда, у телег и костерка, едва ли не за руку сама себя ухватила. Так нельзя… нельзя.
Да, двух человек она прикончила своими руками, но это не считается. Их и людьми то назвать - грех. А убивать кого-то просто из-за того, что он тебе не нравится или кажется опасным… нет. Даже посреди скотства надо оставаться человеком. Ну, или хотя бы стремиться к тому.
Театральная компания как-то незаметно, один к одному, собралась в «еленином» углу. Все уже знали, что Кадфаль ушел, Насильник и ухом не вел, упорно отмалчивался, лишь пожимал плечами в ответ на вопрос - куда же? Наконец Гаваль заказал пива, чтобы выпить за здоровье искупителя, на добрую дорожку. Все дружно согласились, что идея хорошая, а Елена после мгновенного колебания выставила весь продуктовый навар, полученный сегодня, в качестве закуски. Приобщились все кроме опять же Насильника, который устроился в уголке за кружкой воды и принялся точить сменный наконечник своего копья-протазана.
Заочные проводы отчасти напоминали жизнерадостные поминки. Наверное, так сказывалась давняя традиция из времен, когда деревенский мир заканчивался у межевых камней, и странник по большому счету отправлялся на тот свет, причем вернуться мог вполне уже не человек, а какая-нибудь потусторонняя жуть в его обличье. Учитывая, что Кадфаль ушел неведомо куда и непонятно зачем, настрой «помянем братана» был удивительно к месту.
- Что-то мне... страшновато играть колдуна, - сумрачно признался Марьядек. - Боюсь, не выдюжу. Вдруг настоящий какой-нибудь увидит, что я его так приложил оскорбительно. И обидится?
- Побьем колдуна, - легкомысленно предположил Гаваль, которого с пива развезло как иного с водки. Гамилла ткнула спутника под ребро локтем, пресекая глупые речи.
- И останется с нами один Насильник, - вздохнул Грималь, кивнув по направлению к искупителю. - Некому будет певуна вышучивать и про должок напоминать.
Его тихая речь попала в мгновение тишины, когда по воле случая никто в кабаке не орал похабную песню, не требовал вина и уважения, не стучал по столу деревянными ложками, приказывая немедленно тащить заказ и так далее.
- Двое лучше одного, один лучше, чем никого, - отозвалась Елена и тут поняла, что в «их» углу воцарилась необычная тишина. Все как-то сразу и вдруг замолкли.
Женщина посмотрела на присутствующих и зацепилась взглядом за Гамиллу. Арбалетчица уже не сидела, а поднялась, вытянувшись, как струна своего баллестра, также готовая взорваться стремительной вспышкой действия. «Госпожа стрел» побледнела так, будто ее обсыпали мукой, пальцы рефлекторно вцепились в рукоять кинжала, уже второй раз за этот день.
- Что ты сказал? – тихо спросила Гамилла, и голос ее звучал по-настоящему жутко, как если бы тигр заговорил, притом стараясь звучать не громче мыши.
- Э-э-э… - выдавил Грималь, который, как и положено спутнику бретера, не отличался робким характером, но сейчас ощутимо растерялся.
- Что он сказал? - Гамилла перевела убийственный взгляд на искупителя.
Тот в свою очередь посмотрел на арбалетчицу, словно что-то взвешивая про себя и для себя. Наконечник в руках Насильника был длиной в локоть и сам по себе мог послужить как пехотный меч. Любой, кто хоть раз видел, как тренируется копейщик, не испытывал иллюзий насчет шансов Гамиллы в рукопашной. Искупитель положил наконечник и оселок, медленно и очень аккуратно, словно произошло некое малозначительное событие, требующее минимального отвлечения. Отряхнул металлическую пыль с колен под широкими полами всепогодного халата, типичной одежды странствующих монахов и паломников.
- Этот человек назвал меня Насильником, - с ужасающим спокойствием произнес боевой старик. – Таково мое прозвище.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
- И как же ты его получил? - низкий, едва ли не уходящий в инфразвук голос Гамиллы звучал по-настоящему жутко. Страшнее было лишь морозное спокойствие искупителя.
- Назначил себе сам. Я был насильником… в прошлой, мирской жизни. Ныне же искупаю этот грех посильным образом.
- Насильник, - шепотом повторила Гамилла.
- Ох, - тихонько выдавила Елена, только сейчас поняв, что, несмотря на долгие недели совместного путешествия и приключений, прозвище искупителя ни разу открыто не звучало. В том просто не было нужды – маленький коллектив, все друг друга знают, тут месяцами можно обходиться без имен.
Черт возьми… Кажется, все непросто. И в голове нет даже четверти мысли, как это подровнять, не говоря уж о том, чтобы исправить. Очевидно, вот-вот прольется кровь.
Гамилла твердым, пожалуй, даже слишком твердым шагом, словно у нее тяжело гнулись колени, подошла к искупителю, глядя сверху вниз. Ее пальцы по-прежнему сжимали обложенную костью рукоять кинжала. Старый копейщик положил руки на колени, раскрыв ладони, жест выглядел естественным, как смиренная готовность принять любой удел.
- Подонок, - сказала, как плюнула, Гамилла и действительно, наклонившись, от всей души плюнула в лицо искупителя. А затем отвесила ему пощечину, с такой силой, что у всех присутствующих заныли зубы. Оплеуха едва не сбросила копейщика на пол, он помотал головой, держась за стремительно распухавшую скулу.
- Насильная мразь, - выдохнула Гамилла, по-прежнему без крика, даже не повысив голос, но звучало это столь же страшно, как если бы она вопила вовсю мочь. – Будь ты проклят. Чтоб ты сдох, поганая сволочь.
Арбалетчица развернулась и вышла, не оглядываясь, под перекрестными взглядами десятков глаз. Елена склонила голову и сжала виски, грустно думая, что, судя по всему, цирк потеряет еще, по крайней мере, одного участника, только не Кимуца. А еще о том, что вот, она узнала о неразговорчивой Гамилле еще чуть-чуть больше. Но лучше бы это знание осталось нераскрытым.
Глава 17
Глава 17
Их было тринадцать - хорошее, интересное число, что сулит необычные события и внезапные повороты судьбы. Шотан любил неожиданности, он точно знал, что ни один замысел или хитрый план никогда не идет, как задумано. А там, где вдруг наступает момент неопределенности, всегда начинается состязание чистой воли, ума и быстрых решений. Такие соревнования граф любил, небезосновательно считая себя сильным игроком в турнире, именуемом Жизнь.
Вот и сейчас, приняв под свое покровительство набранный отрядик претендентов, Шотан в точности знал, что, во-первых план хорош, во-вторых он всенепременно сломается и потребует импровизации, вопрос лишь в том, как далеко зайдут отклонения и необходимые правки. А в-третьих, это в любом случае будет интересно.
Итак, их было тринадцать, и граф видел их насквозь. Молодые, однако, не дети. Из бедных семей, но завернувшиеся в фамильную гордость, как в рваный плащ, где дырок больше чем шерсти. Надели свою лучшую одежду, вычистив и починив ее на последние деньги (а вот для пристойного вида слуг монет уже не хватило), но страшно мучаются и втайне завидуют, глядя на Шотана и его жандармов. Переживают из-за поношенной и штопаной ткани, оружия, с которого давно сняли и заложили все украшения, предательски стирающейся позолоты дворянских цепей и перстней. Очень хотят выглядеть так же, как закованный в легкую броню Шотан и его люди, так же одеваться, так же глядеть на мир с высоты роскошных седел. Готовы ради этого на многое, некоторые на все.
Они ему нравились.
Первое знакомство уже состоялось, и Шотан использовал тонкое знание этикета и дипломатии, чтобы уязвить юношей, ненавязчиво указать им на разницу в положении, указать на пропасть, разделяющую молодых, безземельных дворян и капитана, личного друга Императора. Их попытки сохранить гордое самолюбие были забавны сами по себе, но граф преследовал иную цель - сразу отсеять наиболее горячих, не способных к мудрой выдержке.