небольшой платой за вечное супружеское счастье и здоровье. На плакате, рекламирующем прохождение «полного медицинского обследования на венерические заболевания перед замужеством», изображалась невеста, блаженно льнущая к жениху под надписью: «Счастье ждет впереди здоровых, но не больных» [11]. И снова сохранение идеализированных брака и семьи ложилось на плечи женщин, отдающих свои тела под наблюдение.
Обязательное обследование на сифилис предназначалось для защиты жен и матерей, но имело совсем другое значение, когда речь шла о женщинах, не стремящихся к замужеству, материнству и моногамии. Беспокойство, связанное с заражением военных венерическими заболеваниями, привело к громким пропагандистским кампаниям, призывающим солдат держаться подальше от «женщин легкого поведения», «доступных дам» и «уличных проституток». На плакатах с изображением роковых дам с сигаретами, зажатыми между алыми губами, располагались надписи: «Она может оказаться мешком неприятностей», «Пышногрудая ловушка» и «Минута с красоткой не стоит года лечения ртутью». Распущенные женщины изображались как соблазнительные вампирши, искавшие несчастного, которому можно передать свое разрушительное заболевание. То есть мужчины считались жертвами, а женщины — преступницами [12]. «Неразборчивая в связях» дама, разносящая инфекции, стала известным в культуре образом, который активно использовался во время «войны с сифилисом», который считался разрушителем порядочной мужественности и семейной гармонии. Женщины же, находившиеся вне рамок социально предписанной женственности, были мишенями, которых следовало винить и стыдить.
В 1941 году Управление обороны сформировало Подразделение социальной защиты, чтобы «уберечь» вооруженные силы и «гражданское население» от «опасностей <…> венерических заболеваний» [13]. Подразделение сосредоточилось на искоренении не только проституции, но и сексуальных преступлений: власти имели право задержать любую распутницу, независимо от того, продавала она секс или нет, и принудить (если надо — через суд) сдать анализы в одной из новых карантинных больниц или центров быстрой диагностики [14]. Женщинам с положительным результатом теста насильно вводили высокие дозы препаратов против сифилиса (например, сальварсана, мышьякосодержащего «чудодейственного средства», разработанного в начале 1900-х годов) и не отпускали до тех пор, пока они не излечивались. Однако этот процесс мог длиться вечно. Описанные действия позиционировались как «общественные мероприятия» по защите «женщин от сексуальной эксплуатации» и осуществлению «социальной реабилитации проституток и других сексуальных преступниц» [15]. Никого не заботила этическая сторона того, что женщин силой принуждали к медицинским процедурам. В лихорадочные 1940-е годы сохранение общественного здоровья и нравственности считалось священным [16].
Старые мифы о женщинах, их телах и предрасположенности к болезням кристаллизировались в медицинских кампаниях военного времени. Врачебный дискурс по-прежнему отражал и подкреплял веру в то, что социально покорные женщины — самые здоровые. Наблюдение Марджери Спринг Райс, что этот пол «попадает в общественное сознание» только тогда, когда выполняет «общественный долг» материнства, стало особенно актуальным в начале 1940-х годов в Америке. В глазах медицины и общества женское тело в первую очередь было средством продолжения рода. В первые годы войны оно воспринималось как машина, которую можно настроить таким образом, чтобы она наилучшим образом выполняла свои функции. Благодаря улучшению федерального финансирования медицинских исследований, связанному с «Новым курсом» Рузвельта после Великой депрессии, ученые в лабораториях и клиниках стали делать новые открытия, касающиеся этиологии и эпидемиологии заболеваний. Однако тот факт, что наука пролила свет на некоторые из наиболее загадочных хронических болезней не искоренил деструктивные представления о женских телах, умах и жизнях. Идея того, что главная задача женщины — продолжение рода, все еще активно поддерживалась. В конце 1930-х годов, когда все тревожились по поводу снижения рождаемости, призывы к потенциальным матерям пополнять население не ограничивались «крестовыми походами» за социальное здоровье. Пронаталистские идеи пронизывали новые знания об одной из самых загадочных женских болезней — эндометриозе.
О симптомах эндометриоза, в том числе сильнейшей боли в тазу и животе, а также очень обильных менструациях, было известно с незапамятных времен. Однако мифы всегда преобладали над вниманием и мыслительным процессом.
За блуждающими матками, их удушьем, оваритами, тазовым сумасшествием, менструальным безумием и истерией на всем протяжении истории скрывался эндометриоз, невидимый и непонятый.
Его стали распознавать и изучать как отдельное заболевание в конце 1800-х годов, однако о биологических причинах задумались только в XX веке [17]. В начале 1920-х годов Джон Сэмпсон, гинеколог из больницы Олбани, изучил через микроскоп образцы тканей эндометрия, разраставшихся как кисты на яичниках и вокруг них. Он ввел термин «эндометриоз» в статье 1927 года, где описал результаты изучения 293 случаев на протяжении пяти лет [18]. Сэмпсон предположил, что менструальная кровь, содержащая частицы тканей эндометрия, иногда утекает обратно по маточным трубам и имплантируется на поверхности яичников и брюшины (оболочка, выстилающая брюшную полость), а затем разрастается и распространяется. Эта гипотеза о «ретроградной менструации» просуществовала несколько десятилетий, однако не объясняла, чем изначально вызвана патология. Эндометриоз был и остается «этиологической загадкой» [19] для недоумевающих гинекологов.
После того как Сэмпсон дал болезни название, известный бостонский гинеколог Джо Винсент Мейгс «работал и ломал голову» над эндометриозом. Мейгс специализировался на гинекологической хирургии и исследованиях с тех пор, как в 1919 году получил степень доктора медицины в Гарварде. После резидентуры в Массачусетской больнице общего профиля и Бруклинской бесплатной больнице для женщин (там с 1875 года оказывали медицинскую помощь бедным) Мейгс стал профессором гинекологии в Гарвардской медицинской школе. В итоге он обратил внимание на загадочный эндометриоз. Разгадать его тайны было в профессиональных интересах Мейгса, поскольку это позволило бы ему занять более высокое положение и завоевать репутацию арбитра знаний. В статье, опубликованной в 1938 году, ученый объяснил, что эндометриоз все чаще встречается среди его частных пациенток. Они, в отличие от женщин с низким доходом, лечившихся в государственных больницах, были состоятельными и ставили на первое место образование и карьеру. По мнению Мейгса, повышение распространенности эндометриоза «могло быть связано с поздним вступлением в брак и отсутствием раннего и регулярного деторождения».
После долгих лет работы и «ломания» головы Мейгс пришел к выводу, что эндометриоз — это «физиологическая реакция на непрерывные <…> менструации». Без перерывов на «нормальное» состояние беременности менструальные гормоны вырабатываются постоянно, что приводит к разрастанию тканей эндометрия за пределы матки. Поскольку эндометриоз якобы приводит к «явному снижению фертильности», молодые женщины с малейшими признаками этого заболевания, по мысли Мейгса, должны «как можно скорее выйти замуж и рано начать рожать детей». Он признавал, что «экономические трудности» того времени не способствовали желанию рожать, но если женщины не хотели стать «ненормальными», им следовало