через дорогу. Ветка ударила по забору, он вцепился в неё, прыгнул, опёрся локтем о глину. Миг — и уже во дворе.
Дальше всё было так, как сказала старая Чинья. Он отыскал низкий и длинный дом, запертый лишь на задвижку снаружи. Под крышей тянулось окно с решёткой из толстых веток с плохо обрубленными сучьями. Внутри хранилось всякое: и нужная утварь, и хлам. Дождавшись, когда за окном вспыхнет, Поно огляделся, приметил накидки, висящие на гвоздях. Решил, что прихватит одну, как пойдёт назад.
Пробравшись меж безногих столов, меж вил, серпов и мотыг, меж изодранных подушек и пыльных корзин, он отыскал горшок в человеческий рост, накрытый грубой тканью, из какой шьют мешки. Всё так, как сказала старуха: в задней стенке дыра, но если не знать, то и не заметишь. Вниз вела узкая лестница, а дальше тянулся ход, выложенный камнями, достаточно широкий, чтобы пробрался взрослый мужчина, но низкий. Поно шёл, согнувшись вдвое, и думал о старухе, о том, как она сидит в колодце, долго, долго, и к ней ходят люди с огнём и ножами, — думал, чтобы заставить себя идти. Ход всё тянулся — душная, тесная тьма — и наконец кончился пологими ступенями и вторым горшком.
Видно, Поно всё же задремал. Он очнулся от звонкого голоса:
— Говори! Вот, мы здесь — и что ты хотел показать, какие записи?
Кто-то был в комнате, но как они пришли, Поно не слышал. Он прильнул к отверстию в глине, не дыша, и увидел ноги и край пурпурных одежд.
— Ты огорчил меня, Бахари, а я не люблю тех, кто огорчает меня. Я дал тебе срока до темноты, чтобы пробудить каменного истукана, но ты ничего не сделал.
Второй голос был хриплым и усталым, но твёрдым.
— Мне жаль, о Светлоликий. Клянусь собственной жизнью, скоро твоим тревогам придёт конец.
Здесь сам наместник! Великий Гончар помог, привёл его сюда в эту ночь. Наместник — а с ним Бахари, проклятый пёс, которому не жаль ни живых, ни мёртвых. Он впал в немилость, и поделом.
Хотелось прокашляться, но Поно боялся выдать себя раньше срока. Он сглотнул слюну. Стараясь не шуметь, пошевелил руками, осторожно размял ноги. Скажет, что должен, и придётся бежать — и беда, если тело подведёт. А может, и не бежать? Рассказать о том, что творил Бахари, и вызваться помочь с каменным человеком? Вдруг наградят…
Светлоликий Фарух принялся ходить по комнате, слабо освещённой. Должно быть, горела только одна лампа на каком-нибудь столе, отсюда не видном.
— Ты клянёшься жизнью, Бахари? — спросил он. — Что же, проверим, тверды ли твои клятвы и твоя воля. Я приказываю тебе: пожертвуй собственную кровь, чтобы каменный истукан поднялся! Что ты смотришь так? О, не бойся, я не жесток и не хочу твоей смерти. Для начала разрежешь руку, как я… Покажи, что хотел, и пойдём, сделаем это теперь, нечего тянуть.
Раздался смешок. Поно увидел край алых одежд: Бахари подошёл к наместнику.
— Довольно я слушал тебя, о Светлоликий, теперь слушай ты. Глупец не встанет во главе земель и не получит вечную жизнь. Ты умрёшь прежде, чем в Фаникию придут кочевники. Когда они придут, их встречу я.
— Что ты говоришь, Бахари? Я не понимаю…
— Куда тебе понять! Ты глуп и слаб, как твой отец, что потерял разум от страха. Пришлось ускорить его уход, не то своими неразумными решениями он разрушил бы всё, чего мы достигли — всё, чего я достиг! Ты был удобен прежде, но теперь в тебе нет нужды. Я стану во главе земель, и вся Сайриланга будет моей. Меня уже теперь поддерживают многие, а когда придут кочевники, меня поддержат и остальные…
— Сюда! Помогите мне! — закричал наместник.
— Если бы ты задумал то, что я, разве не поставил бы рядом надёжных людей? Кричи! Этой ночью все уши будут глухи, все глаза слепы. Этой ночью мы узнаем, угодна ли Старшему Брату твоя кровь, а если нет, невелика потеря. Кочевники обещали, что смогут его разбудить. В этом я хотел обойтись без них, но что ж, если выхода нет…
Поно застыл, расширив глаза, и слушал, как за глиняной стеной — рукой подать — совершалось страшное.
— Ты не посмеешь, Бахари, ты не посмеешь!.. — зазвенел голос, и в нём было больше испуга, чем гнева. — Сюда, взять его, я щедро вас награжу. Сюда!.. Вы не посмеете, я наместник, я Светлоликий…
— Светлоликий Бахари — не лучше ли звучит? Все эти годы только я и был настоящим наместником, только я и заботился о землях, а ты — ты был никем и умрёшь никем…
Дальше слушать Поно не стал.
Камнем, зажатым в руке, он ударил по глине — прочна! Срывая ногти, он ударил ещё, и ещё, и толкнул плечом. Кусок откололся, разбился о пол, и Поно выскочил наружу.
Он увидел Бахари, вскинувшего брови, а за ним Светлоликого.
— Сюда! — закричал Поно, взмахнув рукой. — Сюда!
И метнул камень точно в лоб Бахари.
Тот не упал, но пошатнулся и закрыл лицо ладонями. Поно бросился к наместнику, дёрнул его к себе, и, обернувшись, заметил, что горшок был спрятан в колонне, а теперь там зияла дыра до пола.
— Скорее! — воскликнул он, потому что Бахари уже опомнился и протянул руку, потому что дальняя дверь распахнулась — но дважды просить не пришлось. Светлоликий нырнул в дыру, Поно за ним, и так, обдирая колени и локти, они поползли — и быстрее, чем успели сделать три вдоха, выбрались с другой стороны.
— За мной! — позвал Поно, протискиваясь меж хлама.
Он припомнил, где видел накидки, отыскал их во тьме на ощупь и одну протянул Светлоликому. Набросил свою, толкнул дверь — и вперёд, под хлещущий дождь.
— Кто ты? — спросил наместник, медля на пороге. — Куда ты ведёшь меня?
— Подальше отсюда. Скорее! За нами придут. Скорее, молю!
— Я не доверяю тебе. Бахари завёл меня в заброшенную часть дома, и тут появился ты, а я не верю в случайность. Это ловушка? Вы хотели напугать меня и выманить туда, где никто не защитит? Что вы задумали? Я вернусь.
Небо вспыхнуло, раскололось и загрохотало долго и протяжно.
— Он убьёт тебя! — в отчаянии закричал Поно. — Я не с ним заодно. Знал бы ты, как он мучает людей в твоём колодце! Старая Чинья сидит в колодце, и она послала меня к тебе, только чтобы сказать о ней. Она говорила, в комнате трудятся писцы, и я хотел только сказать и уйти — только сказать и