стражей, что так старательно отводили взгляды, мимо работников, — отвёл в купальню. Поно надолго возненавидел бочки с холодной водой, и вообще воду, и, пожалуй, вино. Позже Марифа дала им какой-то горький отвар. Они пили безропотно.
— Почему ты не отсоветовал? — спросил Фарух, пряча глаза от света. — Тоже мне, советник…
— Я неучёный, — морщась, ответил Поно и охнул, потому что нутро просилось наружу.
По дороге в Фаникию наместник отклонился с пути. Может быть, тянул время, а может, причина была иной. Он взял с собой лишь часть людей и повозку с припасами.
Он вернулся в рыбацкое поселение, где провёл ночь. Люди, узнав, что их гость был самим наместником, так испугались, что распростёрлись на земле, отказываясь подниматься. Они боялись, что провинились в чём-то, разгневали Светлоликого неосторожными словами. Их уши будто не слышали, что он просит их встать. Нескоро он их успокоил.
Он сам нарёк безымянных детей. Одному дал имя своего ушедшего брата. Велел, чтобы в случае нужды рыболовы явились в Фаникию, дал обещание взять их работниками. Потом, оставив припасы, направился прочь, оттого что эти люди теперь боялись, боялись обидеть его и приглашением к костру, и скудной едой, и неловкими речами. Он не хотел их стеснять.
На дороге перед Фаникией, когда впереди показалось уже и озеро, и мост, и сама Фаникия встала, белая, на холме, повозкам и быкам преградили путь. Храмовники, и те, кто служил Бахари, и советники, и работники Светлоликого, допущенные в его покои, были здесь. Кто-то взял жён и детей.
Упав на колени, они просили о милости — те, что знали о подменённом наместнике и помогали это сокрыть, испугавшись угроз Бахари или соблазнившись золотом; те, что служили Великому Гончару и не постыдились ни лжи, ни убийства. У того, кого обрекли на смерть, они молили о жизни для себя.
— Если бы вам нужна была только жизнь, вы давно покинули бы город, — сказал Фарух. — Но вы, бесчестные, хотите такой жизни, какую вели прежде. Прощения вам не будет.
Многих предали смерти в тот день, и многих выслали, дав им недолгое время на сборы. Нерадостным вышло возвращение, и цветы, заготовленные, чтобы бросать их под ноги, так и увяли в корзинах. Светлоликий Фарух запретил такую встречу.
Он распустил всех стражей, не доверяя больше ни одному, и заменил их женщинами Марифы. Он прогнал почти всех работников. У него не осталось советников. Он спешно искал замену многим людям, и Чёрный Коготок оставался рядом, сколько было нужно. Но всё же пришёл день, когда чужаки собрались уезжать.
Скрестив ноги, Поно сидел на циновке и при свете жаровни выводил знаки острой палочкой. Перед ним лежал плоский ящик с разглаженным песком. Поно шептал себе под нос, сверялся со свитком, хмурился, стирал и переписывал.
— Братец! — донеслось от двери. — Вот ты где!
Нуру искала его и нашла, и теперь, подойдя, села рядом.
— Ты не раздумал? — спросила она. — Не поплывёшь со мной, не хочешь увидеть далёкие земли?
— Ох, очень хочу! — сказал он, откладывая свиток в сторону. — Но, может быть, потом. Фаруху будет плохо без меня, и я дал ему слово, что выучусь.
— И ещё здесь Дамира, — лукаво сказала Нуру.
— Ох, ладно, и ещё Дамира! Знаешь, она согласилась подождать.
— Ещё бы! Станет женой советника…
— Ну, советником я, должно быть, так скоро не стану. Она же не ради этого… Да ты дразнишь меня!
Нуру рассмеялась.
— Я буду скучать по тебе, — сказала она потом. — Ох, братец, я буду скучать по тебе, очень!
— И я по тебе, — ответил он ей.
Они ещё долго сидели, обнявшись, и говорили — вспоминали о прошлых днях и мечтали о будущих, и не могли наговориться.
Настал день отъезда. Все они собрались в пиршественном зале — и те, кто отбывал, и те, кто оставался. Кто-то печалился, но грустнее всех в этот день была одна девушка со срезанными косами. Она не ела и не пила. Другие этого не замечали — может быть, только один и подметил.
Он встал со своего места — разговоры притихли, — подошёл к ней и спросил:
— Поедешь со мной?
И добавил:
— Я убивал людей, ты знаешь. Своей жене я велел, чтобы она отправилась к ушам богов, и дал ей нож. Я увезу тебя в чужие земли, к чужим людям, где многие хотят причинить мне зло и захотят причинить зло тебе. Поедешь?
Марифа истолковала, и Поно пробормотал:
— Вот так приглашение!
Но Шелковинка встала со своего места, и шагнула к Чёрному Коготку, и улыбнулась, и положила ладонь ему на грудь.
В тот день, когда корабль выходил из гавани Пелая, чтобы отправиться к Равдуру, небо было чистым и дул попутный ветер. Нуру стояла у борта, глядя на берег, а рядом Мараму негромко играл на дудочке. Потом он спрятал её, улыбаясь, и обнял Нуру.
— Мой друг передал, — сказал он, — что ему больше нравилось, когда ты носила его на груди.
— Ох! — воскликнула Нуру, смутившись. — Я об этом не думала!
Она прижалась к плечу Мараму, укрыла лицо. Глупая дудочка!
— Но ещё он сказал, — продолжил Мараму, — что хочет домой. Души на ветвях белого леса ждут его, и он стосковался по разговорам. Теперь он рад, что возвращается.
Волны катились. Свет высокой печи отражался в воде и слепил глаза. Корабль покачивался, будто колыбель. Нуру глядела на берег, где оставляла многое — своё прошлое и дорогих людей, которых увидит нескоро. И тех, кого уже никогда не увидит.
Мечты сбылись. Отчего же у них привкус печали?
Нуру припомнила себя прежнюю, тонконогую девочку с побережья. Припомнила, как мечтала о море и как однажды обещала Сафиру, что они уплывут в другие земли вместе, и на глазах её проступили слёзы. Она прижалась к Мараму, а он, всё поняв без слов, обнял её крепче.
И небо раскинулось над ними, синее, как камни далёкого, навеки теперь сокрытого города Паи-Ардхи.
Больше книг на сайте — Knigoed.net