не вырастить? Ну, помните, как профессор Мендиальдеа яблоню вырастил?
– Идея годная, – одобрил Адриано. – Но только суть же не в том, что эта трава не цветёт в другое время. Как я понимаю – поправь меня, Ксандер, – она цветёт только в летнее солнцестояние, если вообще это делает. И что мы будем делать, если она не зацветет?
– Значит, – его сестра резко села на кровати, – мы создадим ему солнцестояние. Убедим его. В этом же на самом деле смысл трюка профессора, вы не знали?
И вот тут Ксандер понял, почему эта парочка ничего не называла безумием. Потому что для того, чтобы припечатать что-то таким названием, надо самому быть в своем уме.
– И как ты собираешься это делать? – поинтересовался он.
– Элементарно, – пояснила Одиль. – Моя задача – убедить его в том, что сейчас летнее солнцестояние. – Должно быть, увидев лицо Ксандера, она усмехнулась. – В конце концов, я – результат евгенической программы по производству менталистов, или кто?
– Одильке, – сказал Ксандер очень осторожно и медленно, – я не сомневаюсь, что ты менталист. Но ты же в курсе, что у травы нет мозга, да?
Её это ничуточки не смутило.
– Ему и не надо. Мне главное – чтобы верили мы трое. Так появится, потенциально, пространство, в котором наша воля сотворит локальное солнцестояние.
– Звучит сомнительно, – ответил он.
Если быть совсем честным, больше всего сомнений у него вызывал метод, которым Одиль собиралась их убеждать. Пела она, правда, красиво, но при мысли о том, чтобы ещё раз испытать бездумную жажду следовать за ней куда ей угодно, у него внутри похолодело.
– Как знаешь, – легко согласилась Одиль и, гибко изогнувшись, вскочила на ноги. – Но если надо чем помочь – зови.
***
Решение, а точнее – решимость, пришла к Ксандеру ночью, внезапно. Он лежал, глядя в потолок, и перебирая в уме все озвученные и неозвученные способы, и всё более и более понимая, с чувством какого-то даже холодного отчаяния, что путь был только один.
– Ты чего не спишь? – вдруг услышал он сонный шепот Адриано.
И на этом, словно эти слова были долгожданным катализатором, он решился.
– Я знаю, где достать цветок.
– Славно. Пойду с тобой, – сообщил тот, повернулся и опять уснул.
***
– Всё-таки у тебя круто с символистикой, – донёсся до слуха Ксандера тихий голос Адриано сзади. – Я только домашний символ и помню, если честно.
Ксандер ещё раз оглядел огромную прихожую родового замка Альба, куда открылась их дверь после того, как он нарисовал на ней вспыхнувший милориевым светом символ. Прихожая когда-то была штурмовым коридором между внешними и внутренними воротами, но после Реконкисты, в попытках сделать каменную громадину более жилой, здесь надстроили крышу и добавили гобелены, чтобы отгородиться от зимней сырости древних стен. Впрочем, думалось Ксандеру, в том, что именно сюда вел символ замка, было и нечто характерное для Альба: при необходимости, незваных гостей всё так же можно было встретить пулями и кипящим маслом, а то и чем похуже.
Сейчас – они специально дождались вечера, когда те слуги замка, что жили в деревне, уже разошлись домой, а те, что оставались в родовой резиденции, в основном закончили свои дела и не сновали по коридорам, – здесь было пусто. В холле за воротами, куда Ксандер заглянул первым со всей осторожностью, – тоже. Ни голосов, ни шагов ниоткуда не доносилось, и можно было вполне понадеяться и войти, и выйти незамеченными.
– Если быть вежливым, надо сказать, что тут уютненько, – пробурчал Адриано, пробираясь за ним следом и ёжась, – но врать тоже нельзя… Как они тут живут?
– Я жил, – коротко ответил Ксандер, покосившись на открывшуюся их глазам галерею с портретами благородных предков нынешних владельцев дома. Благородные предки, как всегда, смотрели презрительно и надменно.
– Одно дело – заезжать, а другое – жить, – заметил Адриано, тоже глянувший на предков. – Хотя бы вот с этими. У нас тоже есть портреты, но там как-то народ поприятнее. Хотя дамы тут ничего так себе встречаются.
Ксандер, который никогда не разглядывал дам рода Альба с этой точки зрения, посмотрел на портрет, который одобрил венецианец, и не удержался от вздоха. Портрет был ему знаком до боли, и за те месяцы, что он его не видел, ничего достойного одобрения в нем не появилось. Тонкая строгая девушка, затянутая в чёрный бархат, из-под которого было видно, словно всполохи, алый шелк, с вызовом смотрела вперед, поверх их голов. У груди в полураскрытой ладони она держала что-то – сам предмет был не виден, только прорывающееся сквозь пальцы сияние, но Ксандер мог догадаться, что это: должно быть, Sangre Del Sol, артефакт Иберии, который никому, кроме Альба, и трогать было нельзя.
– Благородная донья Беатрис, – тем временем разобрал в полутьме Адриано. – Вот это да. Сандер, ты посмотри – вылитая Сабелла!
Ксандер было отмахнулся, но потом пригляделся – и правда, Адриано не соврал. Сам он портрет видел в первый раз тогда, когда сеньоре было десять лет, и между ней и доньей Беатрис сходства было столько же, сколько с большинством портретов, а потом сравнивать ему в голову не приходило. Но сейчас он даже поразился: действительно, с холста на них будто смотрела Белла, только чуть постарше, и несмотря на старинное платье и тщательно убранные волосы, лицо художник будто писал с неё.
– Вот так и поверишь в переселение душ, – пробормотал он.
– Красотка! – одобрил Адриано и даже послал донье Беатрис воздушный поцелуй – отчего, конечно, выражение её гордого, замкнутого и яростного лица не изменилось никак. – А она кто?
– Это ты Беллу спроси, – отозвался Ксандер, оторвавшись от портрета и вглядываясь в темноту. – Это её любимая родственница.
– Дай угадаю, – Адриано всё ещё изучал портрет, точнее, подпись под ним. – Фамилии тут другой нет, значит, герцогская дочка, а не жена, и умерла ещё незамужней, да? Вряд ли ж в монахини пошла?
– Она пропала, – сообщил Ксандер, идя прочь и стараясь, чтобы шагов было не слышно.
– Сгорела! – восторженным шепотом выдвинул новую версию Адриано, поспешая за ним. – В брачную ночь?
Ксандер фыркнул.
– Почти. Ехала домой с женихом и пропала. Это было в войну, так что ничего удивительного. Но легенду о ней Белла знает едва ли не наизусть, во всех подробностях.
– Подожди, это не та, которая в Нидерландах пропала?
Адриано хотел ещё что-то сказать, но уловивший откуда-то впереди звуки Ксандер остановил его, прижав палец к губам. Надо было отдать венецианцу должное, заткнулся он моментально, и Ксандер расслышал звуки получше – это были голоса, и раздавались они из-за дверей, ведших в