Читать интересную книгу Яик-Горынович - Павел Георгиевич Малов

черту пьяницу Лысова, Чику в полковники! – орали, бешено тараща глаза, все остальные, к которым примкнули и люди из отряда Андрея Овчинникова.

Сторонники двух враждующих партий напирали друг на друга, не желая уступать, завязалась яростная перепалка, и, наконец, дело во многих местах дошло до рукопашной. Борис Атаров крепко врезал громче всех горланившему казаку из зарубинских головорезов, развернулся для удара следующему и в ту же минуту получил ощутимого тумака сбоку, из-под руки. Оглянулся, чтобы дать сдачи обидчику, и в изумлении крякнул, опустив руку: перед ним был собственный брат – Степка!

– Ах ты паршивец… Своих бить! – Борис врезал младшему такого леща, что тот кубарем отлетел в сторону.

В отместку на него навалилось двое: Кузьма Фофанов и еще один казачок, широкоплечий и довольно крепкий.

– Братаны, на помощь! – позвал Атаров своих, и они не замедлили появиться.

К нему сквозь свалку пробились Харитон Бекренев, Ванька Заикин, Карташов Илюха. Вчетвером лихо отбились от нападавших и погнали остальных прочь, что есть силы работая кулаками, лупя ими направо и налево.

Пугачев со своей личной охраной насилу утихомирили драчунов. Те, отхаркиваясь кровью и считая выбитые зубы, вновь приступили к выборам. Проголосовали за Ивана Зарубина, но он набрал чуть меньше половины голосов. За Митьку Лысова, естественно, подняли руки все остальные – он стал войсковым полковником.

Есаулов выбрали почти единогласно, на эту должность прошел старик Витошнов и еще трое казаков: Андрей Иголкин, Иван Григоричев и Емельян Судачихин. В сотники тоже выкликнули несколько человек, среди которых Тимофея Мясникова, которого хорошо знал Борис Атаров, а также Василия Меркульева и Михаила Логинова. Иван Зарубин стал хорунжим. Помимо его кандидатуры в хорунжие прошли Алексей Кочуров, Степан Кожевников, Яков Пономарев, Алексей Губанов, Осип Морковцев, Андрей Антонов, Иван Солодовников, сверхкоштный казак из татар Барын Мустаев и, неожиданно, Григорий Бородин.

На этом выборы закончились. Новое руководство войска заняло почетные места по правую сторону царского трона. Емельян Иванович позвал сержанта Дмитрия Кальминского и велел зачитать текст присяги. Тот вошел в круг с бумагой в вытянутой руке, громко, чтоб было слышно и в последних рядах, стал читать:

«Я, нижеименованный, обещаюсь и клянусь всемогущим Богом, перед святым его Евангелием, что хочу и должен всепресветлейшему, державнейшему великому государю императору Петру Федоровичу служить и во всем повиноваться, не щадя живота своего, до последней капли крови, в чем да поможет мне Господь Бог всемогущий».

Когда сержант умолк, Пугачев встал с кресла и спросил собравшихся:

– Клянетесь ли, детушки, служить мне верой и правдой? Как отцы и деды ваши служили?

Все войско как один разом упало на колени.

– Готовы тебе, надежа-государь, служить верою и правдою! – хором дружно ответили повстанцы.

Пугачев подозвал знаменосца, снова сел в кресло и приказал войску приступить к присяге. Казаки-литаврщики вновь заколотили в свои барабаны. Площадь смолкла. Пример подал вновь избранный атаман. Он первым приблизился к царскому трону, с поклоном приложился губами к руке государя, затем поцеловал хоругвь. За ним потянулись войсковой полковник с есаулами, сотниками и хорунжими, командиры полков, сотенные и десятники. Затем бесконечной цепочкой – все остальные казаки, беглые крестьяне, гарнизонные солдаты из отряда Шванвича, татары, калмыки, башкиры. Под конец Емельян Иванович даже устал подставлять руку для поцелуев.

Все войско было приведено к присяге. Можно было выступать в дальнейший поход по крепостям.

Глава 33

Самозванец ретировался

1

Потянуло осенью. По ночам стало прохладно. Кроны деревьев все сильнее покрывались царской позолотой. Все чаще из степи задували промозглые северные ветры.

В Яицком городке после отбития пугачевского приступа мало что изменилось. Гарнизонные солдаты несли службу на многочисленных постах внутри крепости и у ворот. Комендант Симонов не решился с ними преследовать ушедшего вверх по яицкой линии самозванца, хоть у него в команде и насчитывалось вместе с нестроевыми 923 человека нижних чинов с унтер-офицерами да десятка три обер-офицеров. Для преследования нужна была конница, но на яицких казаков надежды не было никакой, что показал памятный бой у Чаганского моста. На татар, взятых из ближайших крепостей, тоже полагаться было нельзя, а из более-менее надежных имелось только 112 оренбургских казаков со старшинами. Но их Симонов берег как никого, это была его единственная реальная кавалерия, и за крепостные ворота зря не выпускал.

К тому же комендант, посоветовавшись с офицерами штаба, здраво рассудил, что даже выйди он со всем своим воинством в поле преследовать Пугачева, силы которого, по слухам, были не так уж и велики, здорово рисковал обратно уж не вернуться. Местные казаки, весьма склонные к бунту, за это время вполне могли захватить городок, запереть ворота и не пустить воинскую команду обратно. Так что приходилось отсиживаться за крепостными стенами, посылая мелкие команды по ближайшим форпостам и заново отбивая их у мятежников.

Хоть вверху по линии шалили пугачевцы, перехватывая на большой дороге обозы, мелкие солдатские команды и курьеров, почта в городок продолжала поступать. Устинья Кузнецова получила письмо от своего жениха Бориса Атарова, побежала делиться радостью к подруге – сестре Бориса, Любаве.

– Ой, Любка, что скажу!.. – чуть не прыгала она от восторга, помахивая белой бумажной трубочкой: – От Бори весточка!

– Дай почитать! – так и взвилась с места, бросив возиться с цыплятами, Любава.

Предоставив младшей сестренке Прасковье заниматься хозяйством без нее, устремилась к Устинье. Подруги забежали в сады на берегу Чагана, Устинья развернула письмо.

– Только я всего тебе читать не буду, сама понимаешь… – предупредила девушка.

– Что ж не понятного, не маленькая, – вздохнула Любава. – Он о любви, небось, пишет? Так это он врет все, Устя, дура, не верь! Все они, парни, о любви поют, покель на сеновал не затащют…

– Ну что ты, глупая, он не такой, – зарделась от смущения Устинья. – Ты послушай лучше самое главное! Читать не буду, а на словах тебе обскажу… Только, чур, об этом – молчок! Никому…

– Ну!.. Стряслось что-то? – испугалась Любава.

– Стряслось, стряслось, девонька… Борька у царя Петра Федоровича в войске!

– В плену? – еще пуще испугалась молодая казачка, аж вскрикнула, до крови прикусив губу.

– Нет, не в плену, сам к царю сбег… Служит!

– Боже милостивый… – перекрестилась двоеперстно, по-старому, Любава, – как же теперь?.. А что, если он – не царь, а самозванец, как комендант Симонов говорит?..

– Вот и я про то… – тяжело вздохнула Устинья.

Сразу померкла ее радость от полученного письма, как осеннее солнышко, зашедшее за свинцовую грозовую тучу. В груди разлилась звенящая неугомонная боль по суженому. Казачка ненароком всплакнула.

– Он, Борька-то, сватов по весне грозился заслать… Вся улица об том