в ней от моей мамы, а сколько – от Марса. Я подозревала, что в основном это был Марс. Смерть Сайласа вышибла меня из грез. Мы сидели на полу в объятиях друг друга. Папа был потерян для меня. Он с потрясенным обожанием смотрел на тварь, которая обнимала его, которая обнимала и меня тоже. Я знала, что на самом деле это не мама, но было приятно притвориться, что это она, хотя бы на несколько минут.
А еще я знала, что Сайлас не лгал. Воздуха в корабле хватило бы только на одного человека. И кто-то должен был полететь на Землю. Кто-то должен был нарушить Тишину.
Но я все еще могла притворяться. По крайней мере пока мы не подлетим к Дигтауну.
Вокруг нас растекалась кровь Сайласа. Я взяла папину руку, почувствовала, как он стиснул мою. В последний раз прижалась к маме. Заглянула ей в лицо: голый череп, мотыльки, влетающие и вылетающие через расколотый щиток, черный дрожащий нимб на фоне света. Я сказала им обоим, что люблю их и что мне жаль расставаться с ними.
Я спрыгнула с корабля в Дигтауне. «Фонарщик» летел достаточно низко и медленно, чтобы в этом не было никакого риска. Мамина личность – точнее, небольшой ее фрагмент – уже сменялась темной сущностью, которая ни о ком не заботилась. Папы – по крайней мере, того человека, которого я знала, – больше не было. То, что от него осталось, находилось в том единственном месте, где ему хотелось быть, – рядом с любимой женщиной, дарящей ему силу, которой у него самого никогда не было. Они даже не попытались меня остановить. Для меня там места не осталось.
Холод свирепствовал. Мне нужно было срочно отыскать укрытие, иначе он бы меня убил. Дом Шенков стоял неподалеку. Я не знала, что случилось с Салли, и подумала – без особой надежды, – что она могла туда вернуться.
Но сначала я хотела проследить за «Фонарщиком». Сперва я не понимала, почему он полетел к Дигтауну – я сомневалась, что цилиндр моей матери оказывал какое-то сильное влияние на управлявшее им сознание, – но когда мы прибыли туда, все встало на свои места. Он медленно направлялся к центру города. К Глотке.
Из этой глубочайшей бездны начал струиться звук. Он нарастал, сначала медленно, потом все быстрее. Крики, рыдания, долгие гулкие ноты, радостный рев пробужденного дьявола… Я не знаю, как его описать. Это был звук пустынного мира, тел, которые он захватил и сломил; голос, который он присвоил. Мелкие зеленые частички Странности гейзером вырывались из Глотки – маленькие льдинки, поднимавшиеся в ночное небо и падавшие с него мягким снегом.
Я позволила ему засыпать меня.
«Фонарщик» ненадолго завис над шахтой. Странность кружила над ним и вокруг него, соскальзывала с его бортов, оставляя за собой мерцающие дорожки. Отличалась ли сущность, обитавшая в Глотке, от той, что поселилась в корабле? Был ли это один и тот же разум, созерцающий сам себя? Или, как верил Сайлас, Марс разбился на осколки, сливавшиеся с первопроходцами, солдатами, военными Автоматами? И с утраченными матерями тоже?
Что за чудовище возвращалось на Землю, чтобы посеять своих призраков в чужую почву; у чьих ног сворачивался клубком мой отец?
«Фонарщик» источал свет подобно люстре, сбрасывал вниз тепло, порождая в облаке зеленой пыли воронки и вихри. Я отыскала взглядом иллюминатор, надеясь в последний раз увидеть папу. Но корабль висел слишком высоко, а иллюминатор был слишком темным. «Фонарщик» продолжал подниматься, и в конце концов его свет стал не более чем язычком свечного пламени, потом точкой, а потом исчез, поглощенный межлунной тьмой.
27
Вот и все, если не считать некоторых мелких деталей.
Салли дома не было. Дигтаун опустел, все его жители спустились в сады. Я все равно заночевала в старом жилище Шенков. Я знала, что никогда не смогу вернуться в Нью-Галвестон после того, что он сделал со мной и что с ним сделала я. Мы покончили друг с другом, и это меня устраивало. Я находила еду в брошенных дигтаунских домах; я знала, что эти запасы не вечны, но на то время, пока я решала, как быть дальше, их должно было хватить. А еще я нашла книги. Я скучала по своей маленькой домашней библиотеке, и, хотя сразу после всего, что случилось, читать мне было трудно, само их присутствие утешало. Одной из них – полному собранию «Опытов» Монтеня – суждено было стать для меня якорем в грядущие годы.
Я даже привыкла к голосам из Глотки, которые порой стихали, но никогда не умолкали.
Через две недели пришла Салли. Она хромала, потому что в ноге у нее была пулевая рана, о которой она позаботилась сама. Мы обе удивились встрече и поначалу относились друг к другу настороженно. Мы рассказали друг другу о том, что с нами случилось. Кое-какие личные детали я утаила, но суть передала.
Салли сказала, что, убив Бейкерсфилда, укрылась в кратере, но Мэй Акерман все-таки успела прострелить ей ногу, прежде чем она сбежала.
Мне было жаль шерифа Бейкерсфилда, и я в этом призналась.
Салли пожала плечами.
– Он убил Джо, – сказала она. – Выстрелил ему в спину. Я жалею только о том, что убила его быстро, а не заставила страдать так, как он заставил страдать Джо. Надеюсь, воро́ны клюют его мясо в аду.
– Ты по нему скучаешь? – спросила я. Вопрос был глупый, и я это понимала. Но я скучала по своей семье так, что это невозможно было выразить словами, и, должно быть, хотела услышать, как кто-то другой признается в подобном чувстве.
Она помолчала.
– Да. Скучаю.
– Под конец он меня возненавидел, – сказала я. Это было словно открытая рана.
– Нет, это не так. Просто Джо носил в себе слишком много страха. Ненавидел он только себя.
Я вспомнила, как они болтали, пока мы шли через кратер, как Салли дразнила его и помыкала им и как Джо сказал, что, возможно, он в этом нуждается.
– А ты… Ну. Ты любила его?
Это слово смутило ее.
– Черт. Он был моим другом. Вот и все. Ты тоже мой друг, Анабель Крисп.
Я покраснела.
– Каков твой план? – спросила Салли.
– Остаться здесь, наверное. Обшаривать дома, пока еда не кончится.
Салли задумалась.
– А этот шум тебя с ума не сводит?
Я пожала плечами.
– К нему привыкаешь.
– Черт побери, девочка. С таким же успехом можно в могилу переселиться.
Это поразило меня до глубины души. Я ощутила, как отчаяние, которое я