легко: шесть светящихся кругов и над каждым – простейшая крышка. Разумеется, они были созданы до того, как «Фонарщик» прилетел на Марс, до того, как здесь начали добывать Странность, до того, как ее стали перерабатывать на Земле, чтобы наделять Автоматы иллюзией личности. Поэтому я не знала, смогу ли вообще воспроизвести здесь мамину запись. Но если это был мой последний шанс услышать ее голос, я должна была им воспользоваться.
Я подняла одну из крышек и вытащила стоявший под ней цилиндр. Он был потрескавшимся и ржавым, как старая батарея.
– Не делай этого, – сказал Сайлас.
Я вставила в гнездо мамин цилиндр.
Несколько лет назад, поздним вечером, я подслушала разговор родителей, когда они думали, что я сплю. Ватсон, как всегда, нес стражу у изножья моей кровати. Услышав, что я проснулась, он повернул ко мне голову, и тусклые оранжевые огоньки его глаз залили меня зловещим светом. Мои родители были в соседней комнате. Маму только что разбудил сон, и она плакала. Для ребенка едва ли есть звук безысходнее плача кого-то из родителей, и я лежала в постели, перепуганная и ошеломленная.
– Тише, родная, это просто сон. – Папин голос был невнятным спросонок.
– Знаю. Все хорошо.
– Страшный, да?
Она шмыгнула и немного помолчала, прежде чем ответить:
– Нет. Это был приятный сон.
– Что тебе снилось?
– Мы вернулись домой. Мы гуляли в горах Голубого хребта. Помнишь ту прогулку?
– Помню. Это был замечательный день.
– Да. А еще с нами была Анабель, хотя она тогда еще не родилась.
– Это сделало бы его еще лучше.
– Я знаю, – ответила мама дрогнувшим голосом.
Я смотрела в потолок, ожидая продолжения. Снаружи дул сильный ветер; мне были слышны слабые щелчки, с которыми песчинки ударялись о стены модуля.
– Мы поднимались по тропе, и Анабель рассказывала, чем занималась в тот день в школе – я знаю, что это глупо, мы не отправились бы в пешую прогулку на целый день после школы…
– Тссс, ничего страшного. Это логика сна. Продолжай.
– И мы вышли к тому лугу. К тому большому черничнику в долине, окруженной горами. Помнишь ее?
– Конечно помню. Было жарко. Луг весь гудел от насекомых. Птицы. Он был полон жизни.
– А вокруг нас – зеленые горы. Казалось, будто мы в церкви.
– Похоже, это был очень хороший сон, Элис.
– А что если Анабель никогда этого не увидит?
Тишина. Мое сердце колотилось. Мама плакала из-за меня.
– Увидит. Когда-нибудь мы туда слетаем.
– А если не увидит? Если мы не сможем себе этого позволить, если с нами здесь что-то случится? Или с ней? Что, если она всю жизнь проживет на этой пустой, забытой Богом планете?
– Милая… это ведь ты предложила сюда переселиться…
– Я знаю!
На мгновение воцарилось молчание. Ватсон наблюдал за мной, и казалось, что оранжевый свет его глаз становится все ярче, все жарче.
– Во сне она была так счастлива. У нее был полный подол черники.
26
– Здравствуйте, любимые мои.
Это был ее голос, но звучал он неправильно: замедленно, низко, словно его растягивали, как ириску.
– Я буду очень сильно по вам скучать, и я…
Мамин голос исходил из Пибоди. Скафандр колыхался из-за неожиданной и яростной активности мотыльков, бившихся о щиток, вылетавших из прорех в ткани, ползавших по накренившемуся черепу внутри шлема. Свет ламп окрашивал его золотом.
Папа робко шагнул к нему. Его сотрясали чувства.
– …хотела бы взять вас с собой…
– Элис?
Голос сделался ниже:
– Кто ты?
Папа выглядел растерянным.
– Элис, это же я. Это Сэм.
Я вспомнила, что цилиндр был расколот, подвергнут воздействию Странности в пещере. Сайлас предупреждал меня: все, что на нем хранилось, изменится. Я взглянула на него: он все еще стоял в стороне и сжимал в опущенной руке револьвер. Он смотрел на нас с выражением, которое я не могла разгадать.
– …Я хочу понять…
Ее голос был полон смятения, одиночества. Он разбивал мне сердце. Я знала, что в нем есть и что-то еще, какая-то частица Марса, но все-таки это был голос моей мамы. Это она говорила со мной. Я нуждалась в этом. Я так к этому стремилась. Я столько потеряла.
– …Прости, что не могу взять тебя с собой, Анабель. Ты должна остаться…
Скафандр протянул ко мне руку.
– …но я вернусь очень скоро… Я вынуждена улететь…
Ее пальцы поманили меня. Я подошла ближе, и она меня обняла. Мои мышцы обмякли. Усталость овладела мной. Я прижалась к ней.
– …Я знаю, что тебе будет трудно, Сэм… Мы никогда не расставались… так надолго… – Она протянула руку к папе, и сообщение изменилось. Мы слышали уже не запись, а новые мысли. – Летите со мной.
Рев двигателей стал выше, и «Фонарщик» плавно поднялся в воздух. Я подняла взгляд к лицу моей матери. Она смотрела на меня. В глазнице у нее росли грибы.
Воздух наполнился хором звуков, странным аккомпанементом шуму двигателей: шепотом, рыданиями, треском камня, похожим на язык скал. Что-то пробудило сад аккуратно упакованных в ящики призраков – быть может, «Фонарщик», но скорее нарастающее присутствие темной сущности, той твари, что была Марсом, так явно ощущавшееся в воздухе, что я чувствовала его вкус у себя в горле. Это было похоже на явление бога.
Сайлас шагнул вперед, положил руку ей на плечо.
– Нет. Нет! Мы не можем их взять! У нас не хватит топлива! Не хватит воздуха!
Мама посмотрела на него. На эту помеху нашему воссоединению. На эту букашку, ползавшую по ее телу. На чужака.
– Дрянь, – сказала она. – Отойди от меня.
– Что? – Сайлас отчаянно вцепился в мамину руку, попытался развернуть ее к себе. – Нет. Ты обещал, что возьмешь меня. Это ведь даже не ты, это чертов цилиндр, который она вставила…
– Не смей меня трогать, – сказала она, повернувшись к нему. – Не смей на меня смотреть.
Она отвернулась от Сайласа и посмотрела на папу. Он шагнул в ее объятия.
Лицо Сайласа обессмыслилось. Его отверг бог. Его отторгла сама земля, на которой он стоял. Я видела, как что-то померкло в его зеленых глазах, какая-то жизненно важная энергия покинула его тело. Он отшатнулся от нас. Я видела в иллюминатор за его спиной, как мимо медленно – чуть быстрее идущего человека – проплывает марсианский пейзаж. Сайлас исполнил ее пожелание: он больше на нее не смотрел. Вместо этого он посмотрел на меня.
– Говорил же я тебе, – сказал он. – Мы – болезнь.
Он приставил револьвер к виску и выстрелил.
– …Я боюсь… – сказала она. – Я боюсь…
Я не знала, сколько