Февраль 1922
«В раскосый блеск зеркал забросив сети…»*
В раскосый блеск зеркал забросив сети,Склонился я к заре зеленоватой,Слежу узор едва заметной зыби, —Лунатик золотеющих озер!Как кровь сочится под целебной ватой,Яснеет отрок на гранитной глыбе,И мглой истомною в медвяном летеПророчески подернут сизый взор.
Живи, Недвижный! затрепещут веки,К ладоням нежным жадно припадаю,Томление любви неутолимойНебесный спутник мой да утолит.Не вспоминаю я и не гадаю, —Полет мгновений, легкий и любимый,Вдруг останавливаешь ты навекиРоскошеством юнеющих ланит.
Апрель 1922
Музыка*
Тебя я обнимаю —И радуга к реке,И облака пылаютНа Божеской руке.Смеешься — дождь на солнце,Росится резеда,Ресницею лукавитЛиловая звезда.Расколотой кометойФиглярит Фигаро.Таинственно и внятноМоцартово Таро.Летейское блаженствоВ тромбонах сладко спит,Скрипичным перелескомЗвенит смолистый скит.Какие бросит тениВ пространство милый взгляд?Не знаешь? и не надоСмотреть, мой друг, назад.Чье сердце засиялоНа синем, синем Si?Задумчиво внимаетНебывший Дебюсси.
Май 1922
«А это — хулиганская, — сказала…»*
О. А. Глебовой-Судейкиной
«А это — хулиганская», — сказалаПриятельница милая, стараясьОслабленному голосу придатьВесь дикий романтизм полночных рек,Все удальство, любовь и безнадежность,Весь горький хмель трагических свиданий.И дальний клекот слушали, потупясь,Тут романист, поэт и композитор,А тюлевая ночь в окне дремала,И было тихо, как в монастыре.
«Мы на лодочке катались… Вспомни, что было! Не гребли, а целовались… Наверно, забыла».
Три дня ходил я вне себя,Тоскуя, плача и любя,И, наконец, четвертый деньЗнакомую принес мне лень,Предчувствие иных дремот,Дыхание иных высот.И думал я: «Взволненный стих,Пронзив меня, пронзит других, —Пронзив других, спасет меня,Тоску покоем заменя».
И я решил,Мне было подсказано:Взять старую географию РоссииИ перечислить(Всякий перечень гипнотизируетИ уносит воображение в необъятное)Все губернии, города,Села и веси,Какими сохранила ихРусская память.Костромская, Ярославская,Нижегородская, Казанская,Владимирская, Московская,Смоленская, Псковская.
Вдруг остановка, Провинциально роковая поза И набекрень нашлепнутый картуз. «Вспомни, что было!» Все вспомнят, даже те, которым помнить — То нечего, начнут вздыхать невольно, Что не живет для них воспоминанье.
Второй волноюПеречислитьВторой волноюПеречислитьХотелось мне угодниковИ местные святыни,Каких изображаютНа старых образах,Двумя, тремя и четырьмя рядами. Молебные руки, Очи горе́, — Китежа звуки В зимней заре.
Печора, Кремль, леса и Соловки,И Коневец Корельский, синий Сэров,Дрозды, лисицы, отроки, князья,И только русская юродивых семья,И деревенский круг богомолений.
Когда же ослабнет Этот прилив, Плывет неистощимо Другой, запретный, Без крестных ходов, Без колоколов, Без патриархов…
Дымятся срубы, тундры без дорог,До Выга не добраться полицейским.Подпольники, хлысты и бегуныИ в дальних плавнях заживо могилы.Отверженная, пресвятая ратьСвободного и Божеского Духа!
И этот рой поблек, И этот пропал, Но еще далек Девятый вал. Как будет страшен, О, как велик, Средь голых пашен Новый родник!
Опять остановка,И заманчиво,Со всею прелестьюПрежнего счастья,Казалось бы, невозвратного,Но и лично, и обще,И духовно, и житейски,В надежде неискоренимойВозвратимого —Наверно, забыла?
Господи, разве возможно?Сердце, ум,Руки, ноги,Губы, глаза,Все существоЗакричит:«Аще забуду Тебя?»
И тогда(Неожиданно и смело)ПреподнестиСтраницы из «Всего Петербурга»,Хотя бы за 1913 год, —Торговые дома,Оптовые особенно:Кожевенные, шорные,Рыбные, колбасные,Мануфактуры, писчебумажные,Кондитерские, хлебопекарни, —Какое-то библейское изобилие, —Где это?Мучная биржа,Сало, лес, веревки, ворвань…Еще, еще поддать…Ярмарки… тамВ Нижнем, контракты, другие…Пароходства… Волга!Подумайте, Волга!Где не только (поверьте)И есть,Что Стенькин утес.И этимСамым житейским,Но и самым близкимДо конца растерзав,Кончить вдруг лирическиОбрывками русского бытаИ русской природы:Яблочные сады, шубка, луга,Пчельник, серые широкие глаза,Оттепель, санки, отцовский дом,Березовые рощи да покосы кругом.
Так будет хорошо.
Как бусы, нанизать на нитьИ слушателей тем пронзить.Но вышло все совсем не так, —И сам попался я впросак.И яд мне оказался новМоих же выдумок и слов.Стал вспоминать я, например,Что были весны, был Альбер,Что жизнь была на жизнь похожа,Что были Вы и я моложе,Теперь же все мечты бесцельны,А песенка живет отдельно,И, верно, плоховат поэт,Коль со стихами сладу нет.
1922
«Серым тянутся тени роем…»*
А. Радловой
Серым тянутся тени роем,В дверь стучат нежеланно гости,Шепчут: «Плотью какой покроемМы прозрачные наши кости?В вихре бледном — темно и глухо,Вздрогнут трупы при трубном зове…Кто вдохнет в нас дыханье духа?Кто нагонит горячей крови?»
Вот кровь; — она моя и настоящая!И семя, и любовь — они не призрачны.Безглазое я вам дарую зрениеИ жизнь живую и неистощимую.Слепое племя, вам дано приблизиться,Давно истлевшие и нерожденные,Идите, даже не существовавшие,Без родины, без века, без названия.Все страны, все года,Мужчины, женщины,Старцы и дети,Прославленные и неизвестные,Македонский герой,Гимназист, даже не застрелившийся,Люди с метриками,С прочным местом на кладбище,И легкие эмбрионы,Причудливая мозговых частицПоросль…И русский мальчик,Что в Угличе зарезан,Ты, Митенька,Живи, расти и бегай!
Выпейте священной крови!Новый «Живоносный Источник» — сердце,Живое, не метафорическое сердце,По всем законам Беговой анатомии созданное,Каждым ударом свой конец приближающее,
Дающее,Берущее,Пьющее,Напояющее,Жертва и жертвоприноситель,Умирающий воскреситель,Чуда чудотворец чающий,Таинственное, божественное,Слабое, родное, простейшееСердце!
Июнь 1922
Колодец*
В степи ковылинойЗабыты истоки,Томится малинойНапрасно закат.
В бесплодных покосахЗабродит ребенок,Ореховый посохПрострет, златоокий, —Ручьится уж тонокЖивительный клад.
Клокочет глубокоИ пенье, и плески, —В живом перелескеАпрельский раскат.
И чудесней Божьих молний,Сухую грудь мнимых неродицПодземным молоком полнитЛюбви артезианский колодец.
Май 1922