Читать интересную книгу Отец Александр Мень: Жизнь. Смерть. Бессмертие - Владимир Илюшенко

И в музыке действует личность, и в философской системе действует личность — никогда никакой хор не мог создать философской системы. Почему же это так? Почему? Для нас ответ ясен: потому что первоисточник, Творец — это личность.

Мы, в отличие от пантеизма, верим в высочайшее значение, космическое, универсальное значение личностного принципа, и этот личностный принцип приходит из высшего, запредельного Начала. Высшая реальность включает в себя и свободу, и творчество, и личностное начало, и этическое начало. На этих основаниях возможно строить всю человеческую жизнь — нравственную жизнь, социальную жизнь, творческое культурное действо, деяние…»

Религия и культура неразрывно связаны. Они питают друг друга. И неслучайно при тоталитарных режимах погром религии всегда сопровождается погромом культуры. Обезличивание человека, будь то при Сталине или при Гитлере, оказалось гибельным для свободного творчества и для самих творцов культуры.

Особенно тяжкие последствия имела многолетняя сталинская тирания. Были физически уничтожены миллионы верующих. Религия была замещена мистифицированной квазирелигией, пародирующей христианство, со своей мифологией, догматикой, своим «священным писанием» и «священным преданием» и перевернутой системой ценностей. Это был, по сути дела, вариант неоязычества. Несколько поколений советских людей были отрезаны от прошлого, от «растленного Запада», от отечественной и мировой культуры. Чудовищной силы удар по живым носителям культуры нанес разгром интеллигенции, но еще больший — коллективизация: миллионы крестьян — основы традиционной культуры — были раскулачены, ограблены, расстреляны, отправлены на вечное поселение. Репрессиям подверглись все классы и все слои населения. Сколько гениев и талантов в результате этого геноцида не смогло родиться на свет, известно одному Богу. Таков был режим Сталина, мастера–людоеда, мудрость которого не устает прославлять наше телевидение.

Анализу сталинизма и его последствий в значительной своей части посвящена работа о. Александра «Религия, «культ личности» и секулярное государство».

Культуру творит человек, а человек — существо динамическое. Как говорил митрополит Антоний Сурожский, «весь человек есть сплошная динамика, сплошная жизнь, сплошное движение и становление…» А вот слова Александра Меня: «Если в душе нету хотя бы маленького движения вперед, хотя бы маленьких усилий для того, чтобы поддержать движение к Царству Божию, то она начинает умирать… мы забываем, что всегда необходимо обновление. Кто не обновляется, тот остановился».

Так же обстоит дело и с культурой. Она не может стоять на месте, иначе она мертвеет и загнивает. Культура — это сочетание традиции и новизны. Их гармоническое соотношение характерно для всего творчества о. Александра. Он, как никто другой, понимал, что без обновления традиция становится тормозом на пути развития, и недаром сказал Сидящий на престоле: «Се, творю всё новое».

О. Александр называл христианство «динамической силой, объемлющей все стороны жизни». Эта сила преображает и душу человека и общество в целом. Динамизм изначально присущ и культуре. В искусстве, в том числе в христианском искусстве, он проявляется в смене стилей, творческих манер, в чередовании условности и натурализма. Важно, что новизна есть неотъемлемое свойство настоящего искусства. Об этом говорил на одной из своих лекций о. Александр: «Боялось ли христианство новаторства? Нет, не боялось. Потому что иконописный стиль был авангардом по отношению к античному искусству, потому что готический стиль был тоже авангардом по отношению к старым канонам, потому что древнерусские крестовокупольные храмы тоже были авангардом по отношению к базиликам. Оно всегда воплощалось в какие‑то формы, которые были свойственны своему времени».

Мысль о том, что каждая культура создает то, что ей созвучно, о. Александр высказывал не раз. Как мы видим, он отвергал запугивание авангардом, исходящее от ретроградов. Он реагировал на него, например, так: «Меня часто спрашивают, является ли ценной современная авангардистская музыка? Думаю, надо поставить вопрос иначе: отражает ли она болезненное, трагическое убеждение современного человека в том, что весь мир рушится, несется куда‑то? Конечно, отражает. В этих музыкальных произведениях — независимо от того, как мы к ним лично относимся, — точно и верно переданы трагичность, отчаянность, порой бездуховность сознания наших современников».

Этот было адресовано посредственности — той самой, которая клеймила музыку Шостаковича, полотна Фалька, стихи Ахматовой, фильмы Тарковского. Клеймила на том основании, что их не понимают «простые люди». Но посредственность, потакающая невежеству и свободная от чувства личной вины, как показала Ольга Седакова, представляет собой большую опасность для общества.

Культура всегда диалогична, она не может развиваться в изоляции. Лишенная общения, она начинает задыхаться и деградирует. В тоталитарных странах так и происходит. Единственное, что спасает тогда художника — внутренняя свобода, свобода духа, если художник от нее не отказывается. По словам о. Александра, «человек, который лишается свободы, он лишается и творчества, и своего достоинства». Не теряя внутренней свободы, даже в том случае, когда он пленен тоталитарной идеологией, художник способен создавать шедевры. «Немало было… таких, — писал о. Александр, — кто пережил нечто вроде обращения в иную веру. Народные мечты о рае на земле, ярко описанные Андреем Платоновым, стихийная эсхатология масс находили пищу в утопизме, который вдохновлял строителей новой жизни. Многие верили в оправданность лозунга, начертанного в Соловках: «Железной рукой загоним человечество в счастье!»». Два гениальных человека, поверивших в пролетарский миф, — Андрей Платонов и Павел Филонов — в условиях сталинского террора сумели отразить в своем творчестве сначала расцвет, а потом крах коммунистической утопии.

Итак, культура как диалог и как пространство внутренней свободы придают творчеству подлинный динамизм. Но означает ли это, что любая динамика позитивна? Нет, не означает. Мы знаем, что существует и отрицательная динамика. Она особенно опасна, когда художник попадает под действие демонических сил, а это происходит, когда он уступает соблазну и открывает им свою душу. Тогда он становится проводником зла и может принести людям ощутимый вред. Таких примеров в истории культуры достаточно много. Но в этом случае, утверждал о. Александр, виновата не культура как таковая, а дух человека. Если человек использует свои способности во зло, «в этом повинен только он сам, это — его грех…»

Следует, очевидно, сказать и о том, что в наше время на авансцену вышла культура второй свежести — массовая культура, поп–культура, которая заполонила собой всё, в особенности телевидение. Это результат коммерциализации культуры, которая в значительной своей части превратилась в разновидность шоу–бизнеса. Прав Андрей Битов, сказавший недавно: «Современная помесь попсы, пиара и гламура мне омерзительна».

Внутри культуры существуют разные течения, разные тенденции. Молодежная субкультура, контркультура и даже антикультура все равно существуют в поле культуры. Если сравнить романы Эдуарда Лимонова, Мишеля Уэльбека и, скажем, «Философию в будуаре» маркиза де Сада с «Хаджи-Муратом» или «Братьями Карамазовыми», то приходится признать, что всё это художественные произведения и все они находятся в поле культуры. Но сколь различен, полярно различен их вектор! Я не говорю здесь о масштабе таланта — я говорю только о духовной направленности этих вещей.

Именно дух определяет ценность того или иного произведения. О. Александр высказался на этот счет очень определенно: «Если произведение искусства проявляет слабую духовность, низкую температуру духовности, то его не спасет сюжет; это может оказаться «Мадонна», но такая, что на нее будет страшно смотреть. Между тем подлинно одухотворенное произведение искусства может изображать земные гору, лес, поле, птицу — и свидетельствовать о Высшем, и быть проповедью, и быть действительно голосом Духа, голосом веры».

Иллюстрацией этой мысли может служить такое явление культуры, достаточно влиятельное сегодня, как постмодернизм. Эклектичный по своей природе, многими он преподносится как некий художественный универсализм. Но меня смущает в нем не эклектичность, а его принципиальная внеморальность, его ценностный и нравственный релятивизм, его анально–генитальная эстетика (как в «Аншлаге»). Искусство всегда стоит перед Божественной тайной. Для постмодернизма нет никакой тайны, жизнь не имеет смысла. Веласкез и унитаз, Моцарт и Бритни Спирс, Шекспир и рэп — всё уравнено со всем, всё одинаково бессмысленно или одинаково значимо, что, в сущности, одно и то же. Постмодернизм в конечном счете всё сводит к физиологии, к отправлениям организма. Духовная вертикаль упраздняется — за ненадобностью. Человек, по сути, сводится к животному. И это не удивительно, потому что постмодернизм не рассматривает человека как духовное существо: человек — это то, что он ест, и то, что он потом из себя извергает.