а я чувствовал, будто меня связали по рукам и ногам, – сокрушался Фройхен. – Очень сложно из тулевского эскимоса превратиться в утончённого датского джентльмена».
Никого не удивило, что в один прекрасный день Магдалене объявила: ей нужен отдых, она уезжает на воды на несколько недель. Фройхена её отъезд не расстроил: наконец-то он спокойно поработает.
Едва Магдалене вышла за порог, а Фройхен устроился в кабинете, как его прервал телефонный звонок. Звонил брат Магдалене Олаф ван Лауридсен. Наскоро обменявшись с зятем любезностями, ван Лауридсен перешёл к делу: он хотел поговорить о сестре.
Кому пришло бы в голову, что Петер Фройхен пойдёт работать на маргариновую фабрику! Однако, видимо, это пришло в голову Олафу ван Лауридсену, который теперь возглавлял маргариновую империю. Он объяснил, что на недавнем семейном совете было решено предложить Фройхену работать на компанию (называлась она «Альфа»). Со стальным неодобрением в голосе ван Лауридсен объявил, что родные Магды беспокоятся о финансовых перспективах Фройхена: лекции приходят и уходят, полярные исследования – так себе источник дохода, а журналистика – и вовсе сомнительная карьера!
Фройхен с порога отказался, но ван Лауридсен настаивал, объясняя свой замысел. Датские производители масла наступали «Альфе» на пятки, и ван Лауридсен искал, как выйти победителем, используя известность Фройхена и его журналистский опыт. Он хотел запустить еженедельный журнал «Дома и на чужбине», а Фройхена прочил в редакторы. Пусть Фройхен печатает что угодно, только с одним условием: задача журнала – повышать продажи масла, так что каждая статья должна работать на это. В журнале будет много рекламы маргарина, а также статьи, выставляющие его производство в хорошем свете, и целая программа продвижения – всё для того, чтобы маргарин покупали. Пусть Фройхен соблюдает эти условия – а в остальном он будет царь и бог в этом журнале.
Предложение было интересное, но Фройхен всё ещё колебался. «Сердце подсказывало мне, что продажи маргарина могут не совпасть с моими редакторскими принципами, – писал он. – Какая, в конце концов, связь между любой литературой и заменителем масла?» Но работа ему была нужна, так что он согласился.
Выпуск журнала, который финансирует успешное промышленное предприятие, оказался приятным занятием. Фройхену хорошо платили, и со своими обязанностями он справлялся неплохо. Однако стоило ему привыкнуть к новой работе, начались трудности. Сначала Олаф ван Лауридсен возомнил себя поэтом, и пришлось печатать его третьесортные опусы. Потом какой-то благочестивый член совета директоров «Альфы» стал возражать против ругательств, которые попадались в некоторых рассказах: журнал нужно делать «более пристойным для женщин и детей», считал он. И в том и в другом случае приходилось ругаться с работодателями, но Фройхену всё прощали, потому что маргарин «Альфы» исправно продавался.
В свободное время Фройхен работал над своим собственным замыслом. Он наконец сел писать книгу – историю Гренландии, которая, как он надеялся, завоюет ему славу, как у Расмуссена. Но несмотря на то, что Фройхен был талантливый рассказчик и хороший журналист, первая книга его получилась сухой хроникой, скучным перечислением дат и мест: достойное историческое сочинение, но нисколько не увлекательное чтиво.
Возможно, дело было в том, что на самом деле Фройхен хотел более творческой работы – например, написать художественную книгу. Заметив, что продажи журнала резко взлетают всякий раз, как он печатает романы с продолжением, он решил сам сочинять такие: красочные, энергичные истории, основанные на его приключениях в Арктике. Эти первые пробы пера едва ли проложили Фройхену дорогу на датский литературный Парнас, но любительскую неуклюжесть его прозы скрашивали искренность, задорный слог и близкое знакомство с Арктикой. Кроме воображения, Фройхену служил его уникальный жизненный опыт – редкое качество среди писателей. Читателям понравился его свободный, беспечный стиль повествования, и они заключали между собой пари, как именно Фройхен «убьёт» своих персонажей. Замёрзнут ли они насмерть? Застрелят ли их? Убьёт ли их дикое животное? Кроме того, рассказы были для Фройхена хорошей практикой перед тем, как садиться за желанный жанр – роман.
Проблем с деньгами больше не возникало, и частная жизнь Фройхена тоже пошла на лад. Он и Магдалене каждый вечер гуляли в парке неподалёку от своей квартиры и болтали до самой ночи. Оказалось, что у них много общих интересов, в том числе искусство и театр, и супруги наконец притёрлись друг к другу. «Мы приглашали гостей и посещали самые что ни на есть светские приёмы, и я являл собой подлинный образчик благопристойности», – вспоминал Фройхен.
Но в словах его таилась толика беспокойства: Фройхен не знал, радоваться ли направлению, которое приняла его жизнь. Раньше он всеми силами избегал светскости и вёл прямо противоположный образ жизни. Теперь же, по словам самого Фройхена, его ожидал только один исход: «Я и оглянуться не успею, как стану уважаемым человеком». Когда-то он и правда писал Магдалене, что хочет «такой жизни», – но письма эти были написаны в глухой Арктике, в минуту душевного упадка. Теперь, когда Фройхен добился «такой жизни», оказалось, что он самую чуточку, но презирает её. Не добавляло радости и то, что изувеченная нога не позволяла ему вернуться к прежней жизни в Гренландии, к лисьим силкам и охоте на белых медведей.
И вдруг на него снизошло откровение. Случилось это в первый день нового 1926 года, когда они с женой приехали в уютную загородную резиденцию матери Магдалене (муж последней, отец Магдалене, недавно скончался). Фройхен невольно заметил, как свободно и привольно ему здесь по сравнению с их копенгагенской квартирой: здесь леса и поля, а там – его кабинет, который окном выходит на соседнее здание через переулок. «И какая же ужасная это была картина, серая с жёлтым – и вся утыкана окнами, – описывал он вид из своего окна. – И за каждой оконной рамой – живут люди, чужие люди, работают, едят и спят…» Каждый из них, подобно Фройхену, – в плену своей рутины. Немного странно, что осознание этого пришло так поздно. Фройхен снова почувствовал прежнюю жажду, тягу – словно его притягивала к себе гигантская звезда. Он ещё некоторое время обдумывал своё откровение и наконец придумал план – очень смелый план. Осталось только рассказать Магдалене.
29. «Как же дорого я расплачиваюсь»
Купить заброшенную ферму на необитаемом острове и поселиться там? Настоящий рай для Петера – и настоящий ад для Магдалене. Фройхен, однако, не терял надежды уговорить её, утверждая, что жизнь на ферме пойдёт ей на пользу. Последнее время она ходила в расстроенных чувствах, не могла встать с постели раньше полудня, днём часто и надолго ложилась подремать и полностью оживала