Готфрид обменялся с ним взглядами.
– Разреши мое сомнение: если бы тебе удалось освободить несчастливца, то уверен ли ты, что он согласиться бежать? Он добровольно лишил себя свободы.
– Мой повелитель честен, как немногие в стране, – ответил Вольфрам. – Но если ему представится случай бежать, то медлить он не станет. Разве ты не знаешь, что они решили склонить его над жертвенным камнем при первом торжественном пиршестве? Гнусные псы! Слыханное ли дело, чтобы добровольно отдавший себя в рабство пал под ножом жреца?
– Это мерзость! – вскричал ужаснувшийся Готфрид.
– Ты отзываешься о них справедливо, – похвалил Вольфрам. – Мой господин не военнопленный и не подлежит жертвенному ножу.
Готфрид безмолвно ломал себе руки, а Вольфрам продолжал:
– Не беспокойся. Инграм сделает тщетными их надежды. Он получит свой нож и употребит его в дело против кого угодно. Одним словом, я покину вас. Как мне кажется, лазутчики сорбов не идут вслед за нами.
– Если можешь, то скажи мне еще одно, Вольфрам. Каким образом ты, одинокий, проберешься за окоп?
– Ты слишком много расспрашиваешь, – промолвил Вольфрам. – Да, я без помощников. Но на том месте, где стан Ратица, когда-то существовала моя деревня. Хищник умертвил многих поселенцев, но некоторые из них до сих пор живут там, в рабстве. Я свел знакомство с некоторыми. Я опасаюсь не сорбов, а их лохматых собак. Но у меня есть чем унять их лай. А Ратиц и его воины на возвышении?
– Ратиц собирается в поход. Он намерен напасть на некоторые отдаленные франкские поселки.
– И вместе с тем он желает мира с повелителем франков! – вскричал возмущенный Готфрид.
– Быть может Ратиц полагает, что показав свою силу, условия мира будут для него более предпочтительны?
– Послушай, а что будет с нами, если ты освободишь Инграма? Ведь путь наш долог, и нас легко догонят сорбские воины.
– Христианские жрецы обладают многими тайнами, – задумчиво сказал Вольфрам. – Возможно, ты лишишь силы сорбских коней, или возбудишь призрак, который собьет их с дороги. Прощай! Если нам суждено свидеться, то только в земле турингов.
Вольфрам еще раз взглянул на странствующую толпу. Он слез с лошади, отдав повод Готфриду. Потом подождал девушку-язычницу Гертруду, подробно объяснив ей, как продвигаться дальше и где переходить реку в брод. Затем широким шагом пошел обратно.
…В большом собрании сорбов жрец объявил Инграму его участь. Воины посматривали на Инграма, гадая, как воспримет он эту зловещую весть. Но Инграм не смутился, лишь гневно закричал Ратицу:
– Не честно и лукаво решение твое! Не воином, но подобно старой бабе мстишь ты безоружному человеку!
– Брань узника – что жужжание комара, – отозвался Ратиц. – Взнуздайте мне вороного, а жертвенную скотину отведите на конюшню.
Мирос и некоторые из воинов повели пленника в пустой блокгауз во дворе.
– Если обещаешь, Инграм, не бежать из помещения, то оставлю твои ноги свободными.
Инграм ответил:
– От слуги Ратица я не приму даже радушного одолжения.
– Так свяжите ему ноги.
В одно мгновение Инграма скрутили, повалили на землю и привязали к тяжелому деревянному чурбану. Сорб вышел из помещения, а один молодой воин остался на страже. Инграм лежал на полу и мысли его медленно и вяло текли в голове. Один только раз приподнялся он, заслышав топот копыт. Сквозь маленькое отверстие в деревянной стене проникал луч солнца. Равнодушно смотрел на него Инграм. Время для него еле тянулось.
Настал вечер, сторож принес хлеба и воды. Инграм выпил немного из кружки, но от хлеба отказался. Золотое солнце померкло в мягком багрянце. Мрак наполнил помещение. Человек, лежащий у двери, положил себе под голову вязанку сена и уснул. Инграм тоже склонил утомленную голову на чурбан. Глаза его смежились.
Вдруг снаружи послышался легкий шорох. Что-то зашелестело у нижней балки. Инграм приподнялся, зрение и слух обострились, из уст его вырвался легкий свист. В ответ кто-то тоже ответил Инграму. Он заметил как что-то продвинулось в люк, приподнимаясь и опускаясь, точно веревка, и слегка звеня о стены. Инграм догадался, что это нож. Он подумал, что может быть удастся достать нож ногами, если удастся сдвинуть тяжелый чурбан с места. Это ему удалось. Он ущемил нож ногами и с трудом поднес рукоятку ко рту. Схватив нож зубами, он мало-помалу перерезал веревку, привязывающую его к чурбану. Воткнул нож в землю и стал тереть связанные сзади руки. Наконец, он полностью освободился. Потом Инграм услышал знакомый голос: «Теперь ко мне…» Сторож пошевелился, но Инграм с быстротой молнии сбросил с себя куртку, бросился на сорба, завязав ему голову своей одеждой, а веревкой скрутив руки и ноги «Ты обязан жизнью кружке воды», прошептал ему Инграм. Затем он бросился в открытую дверь. На дворе все было тихо. Он оббежал вокруг дома и дружеская рука помогла ему перепрыгнуть через плетень. Двое мужчин понеслись с горы и помчались деревенскими улицами. Бешено лаяли собаки. Вдруг стало светло, как днем. На противоположном конце стана вспыхнул огонь. Один из стражей, ходивший дозором вдоль плетня, кликнул их. Вольфрам осветил ему на славянском языке, сказав что-то о пожаре. Через околицу они спустились в ров, а затем выбрались в поле. За спиной раздавались крики и вопли. На поле перед беглецами высилось грушевое дерево, а под его листвой какой-то всадник держал коней.
Все трое вскочили на коней и помчались во мраке, а за ними к небу поднималось пламя и раздавался набат проснувшейся деревни.
Инграм протянул с коня руку своему слуге:
– Как имя третьему? – спросил он.
– Годес, конюх Мироса. Он поклялся мне в верности. Господин побил его плетью, вот Годес и затеплил ему свечку. Пламя может спасти нас. Оно поднимается по укреплениям Ратица и отвлечет сорбов от погони.
Они неслись вниз по холму. Вдруг в стороне раздался окрик и топот конских копыт.
– Теперь жизнь или смерть! – вскричал Вольфрам.
Беглецы понеслись вперед подобно буре, за ними – преследующие их. Одна стрела упала на седло Инграма, другая задела его развевающиеся волосы.
– Вот порубежная ограда, – крикнул Вольфрам. Они пришпорили лошадей и перенеслись через ограду. Еще немного времени – и над ними уже ветви соснового леса. Всадники стали подниматься в гору узкой тропинкой. Кони спотыкались и храпели.
– Сломись конская нога – и всплачутся сорбские девушки! – вскричал Вольфрам.
Крики преследующих становились все слабее и слабее, и наконец затихли совсем.
– Ночная погоня кажется им опасной. Осторожнее, Годес. Тело человека и конские ноги не из железа.
Они пробрались чащей на гору и поехали невысоким буковым лесом. Оглянувшись, они увидели, что весь холм Ратица озарен пламенем.