Почтительное молчание наступило вслед за посланием. Наконец Азульф, самый значительный по роду и богатству, произнес:
– Если угодно тебе, владыко, то покажи мне то место, на котором достопочтимый папа римский выставил мое имя.
Винфрид взял пергамент, указал имя и все протеснились к нему.
– Великую честь оказал ты нам посредством письма этого, – сказал Годолаф, – а потому умоляю тебя, владыко, еще раз прочти нам и народу дивное послание: оно мне милее доброго боевого коня и целого стада.
Винфрид прочитал послание еще раз, а мужи слушали, сложив руки и после всякого предложения одобрительно качали головами.
– Я всегда полагал, – снова начал Азульф, – что великий Бог христиан, которому мы обрекли себя, очень хорошо видит, блюдут ли вассалы верность присяге и избегают ли они лошадиного мяса. Но теперь ясно вижу, что могучим глазом своим он охватывает далекие страны. Может ли иной бог похвалиться таким прозрением? Он знает любой из моих поступков, и если я делаю что-то угодное ему, то уверен, что он и наградит меня в будущей жизни. К числу моих наследственных земель принадлежит одна дача, запашка, тридцати десятин пахотной земли, с лесными лугами и небольшой рощей. Прошу, владыко, прими их от меня в дар Господу небесному, чтобы мог ты построить там церковь и поставить в ней священника который станет молиться за меня и всех принадлежащих роду моему, да будет милостив нам Царь небесный.
– Азульф говорит как человек разумный, заботящийся о своем благе, – вскричал Альбольд. – В свою очередь я предлагаю поле, лежащее подле поселка. Мои дачи не меньше Азульфовых и надеюсь, что дары, предлагаемые мной, будут угодны Богу небесному.
– Мы хотим того же! – вскричало несколько голосов.
– Предлагаемое вами Господу, – сказал Винфрид, – принимаю я во имя Царя небесного и да будет это в честь и спасение вам и роду вашему. Подойдите и на коленях подтвердите даяние ваше пред лицом Бога, в присутствии графа и общины, чтобы все было закреплено вашим обещанием.
Христиане встали на колени перед алтарем и поклялись, а стоящие в стороне язычники язвительно насмехались над доброхотными дателями. Когда же было прочтено третье послание из Рима ко всему народу турингов, касавшееся также и язычников, то последние почувствовали себя польщенными, и злоба их была смягчена ласковыми словами владыки.
Христиане подошли к графскому знамени и начали торжественно молиться под песнопения священников. По окончании богослужения начальники-христиане и простой народ почтительно приблизились к Винфриду, стараясь услышать от него ласковое слово, взять за руку, прикоснуться к одежде. Граф Герольд поздравил его с успехом.
– Все удалось тебе сегодня, да и я жду добра от твоего приезда: теперь они охотней будут уплачивать подати и сильнее прежнего наносить удары славянам.
Военачальник Вилари, о котором упоминалось в письме из Рима, произнес:
– Я не из числа людей, завидующих почету другого, тем более, что я сам пользуюсь почетом. Но меня удивляет, что папа упомянул имя витязя Гундари. Он часто стоял у жертвенного камня, а также плясал во время Пасхи и неоднократно опивался крепкого меду. Рассуди сам: сделано ли это из усердия в вере христианской?
– Он воспротивится своим порокам, – утешил Винфрид и повернулся к графу. – Я заметил в толпе туринга Инграма, которого я посылал к сорбу Ратицу выкупить женщин и детей. Странно мне, что он держится вдали. Не угодно ли тебе позвать его, чтобы я выслушал его ответ.
– Я слышал, что человек этот пользуется доброй славой, – сказал граф. – Вести его могут оказаться важными не только для вас, но и для других.
Вельможи отвели епископа на мызу, и вскоре в круг привели Инграма. Его лицо было бледно, а взор мрачен. Безмолвно приветствовал он собравшихся, избегая взоров епископа, но граф молча указал рукой на Винфрида.
– Где Готфрид, где дети, женщины, Инграм? – вскричал епископ, не в состоянии преодолеть волнение.
– Не знаю! – коротко ответил Инграм.
– Однако ты стоишь передо мной целый и невредимый.
– Твой посол выкупил женщин и детей. Пять дней тому назад, рано утром они ушли из стана Ратица. Вольфрам, мой служитель, провел их до ручья сорбов, а день спустя я набрел на их следы по сю сторону черноводья, но их самих не нашел.
Винфрид отвернулся, стараясь обуздать свою скорбь и гнев. Но сурово было лицо епископа, когда он снова повернулся к Инграму.
– Я часто слышал, что неприлично воину покидать спутников в опасности.
– Я не набивался в спутники твоему послу, ты сам навязал его мне. Его вел ваш Бог, а меня – судьба.
– Молва гласит, – сказал граф, – что без нужды ты никогда не покидал товарищей в лесу. Не скажешь ли, что разлучило тебя с ними?
Инграм мрачно потупился.
– Скрывать этого я не могу: все равно разнесется в народе. Я лежал связанным у Ратица. Несчастливо выпали игральные кости и я лишился свободы.
Собравшиеся тревожно зашевелились, а многие поднялись со своих мест.
– Поставить добрый меч туринга на игральную кость сорбов, – дурная мысль, – ответил граф. – Надеюсь, что ты выкупился недорогой ценой.
– Псы эти нарушили свое слово, – вскричал Инграм. – Они отвергли мой выкуп и обрекли меня к жертвенному камню и ножу жреца. Но следующей ночью я ушел, за мной к небу поднялось пламя и стан Ратица сгорел.
Громкий крик изумления и одобрения пронесся по собранию, но граф Герольд быстро поднялся и подошел к Инграму.
– Холодно же ты объявляешь весть, которая в течение всего лета задает нам горячую работу! Не для того послан я в страну эту повелителем Карлом, чтобы стада ваши угонялись на восток. Добрую весть доставил ты мечу моему, но хороша ли она для тебя собственно – об этом рассудят соотечественники. Ты поджег разбойничье гнездо?
– Сделал это Годес, раб сорбов, доставивший нам коней для побега. Сегодня я отправил его на моем коне на север, в страну саксов, чтобы он избежал мщения сорбов.
– Поступил ты как человек буйный, – произнес граф, – и по собственной воле навлек войну на свой народ. Удивляюсь, что Ратиц до сих пор соблюдает мир и даже просил охранной стражи для своих послов, ждущих на границе. Не знаешь ли еще чего-нибудь, Инграм, что касалось бы кого-нибудь из нас?
– Знаю только то, что касается лично меня. Вот я стою в кругу начальников и старцев, но не могу я жить в позоре. Христианин упрекнул меня, будто нарушил я клятву верности в отношении товарищей, но сами вы слышали, что несправедливо его обвинение. Я обязан однако засвидетельствовать, что посол его поступал со мной, как верный спутник, хотя я и не искал его расположения. Он предложил сорбам за меня свою голову. Поэтому мне прискорбно, что я не нашел его пустыне, хотя и искал в течении трех дней. Говорю это вам, а не епископу, который столь дурно обо мне думает.