Когда Инграм так непочтительно выразился на счет епископа, то в среде христиан послышался ропот, а между язычниками – одобрительный гул. Но Инграм продолжал:
– Большая скорбь гнетет меня, и потому обращаюсь к вам с вопросом. Я убежал от Ратица, так как он хотел поступить со мной вопреки уговору, но бежал я без выкупа. И беглым рабом станут называть меня сорбы, а это гложет мое сердце. Я хочу знать: считают ли меня таковым соплеменники? Если же вы дурно думаете обо мне, я немедленно седлаю коня и уеду из страны, пока не найду Ратица и его дружину и не уготовлю себе честной смерти.
Глубокое молчание последовало за словами Инграма. Первым взял слово Азульф, старший из собравшихся тут.
– Если все произошло по сказанному тобой, если сорбы обещали назначить тебе цену, но затем обрекли тебя жертвенному ножу, то ни один честный человек не станет порицать, что ты рассек ивовые прутья. Но ты рисковал против чужеземных хищников конем, мечом и свободой и этот безумный поступок отныне будет лежать на тебе. Ты должен нести его и ничто не в силах снять это бремя. Иные сочтут это забавной проделкой, но другие – оскорблением памяти твоих предков. Постарайся же будущей доблестью загладить его.
Христиане согласились с мнением начальника, а язычники молчали и никто из них не противоречил. Снова настала глубокая тишина и Винфрид начал:
– Не мне решать насчет мирской славы воина. Одно только должен я сказать: любвеобилен и милосерден Бог, которому я служу и судит он не только дела, но и мысли людей. Не угодно ли вам, благородные мужи, спросить у воина, из-за чего он так дерзновенно играл в кости с сорбами?
– Ты слышишь вопрос, Инграм, – сказал граф. – Если желаешь отвечать, то говори.
Гордость и нерасположение к епископу боролись в душе Инграма с желанием сказать то, что могло бы служить ему оправданием в глазах соотечественников. Но упрямство одержало вверх. Он отрывисто сказал:
– Не хочу!
Тогда поднялся Куниберт и воскликнул:
– Так как витязь Инграм молчит, то скажу вам я то, что слышал от его служителя Вольфрама. Он играл ради Вальбурги, франкской девушки, дочери его друга, убитого сорбами. Сорб предназначал девушку для своего ложа и не хотел иначе дать ей свободу.
Тихий шепот пронесся по собранию и суровые лица прояснились.
– Если дело произошло из-за женщины, – с улыбкой начал граф, – дочери твоего друга, то молодые люди и девушки не станут дурно думать о тебе. Мой тебе совет: не седлай своего коня, а подожди, когда в моей дружине покончишь счеты с Ратицом.
Граф знаком отпустил его. Молча оставил Инграм мызу.
Настал вечер и собравшийся народ расположился на ночлег. Вокруг деревни, в долинах и на горах пылали костры. Мужчины сидели, разделившись по селам и родам, и вели беседу о событиях дня и о большой перемене, произведенной в стране епископом. Между кострами ходил Винфрид в сопровождении священника. Он читал молитвы и благословлял людей. Язычники не смели оскорбить его словом, лишь позади него слышались их глухие проклятья.
Вокруг «Вороньего двора» огни не пылали. Там сидели и лежали некоторые из значительнейших язычников. Их лица были озабочены и они вели беседу о важных делах.
– Очень мне приятно, Инграм, что на сходке ты так мужественно возражал чужеземцу, – говорил Бруно, сын Бернгарда. – Однако хвалю я и епископа за сказанное им насчет игры в кости. Очень важно его напоминание, что следует обращать внимание на намерения человека.
– Коварны его речи и лукавы помыслы, – гневно возразил Инграм.
– Никто однако не станет отрицать, что человек это могущественный, влиятельный. Сегодня его речь гремела, как буйный ветер.
– И у лжецов бывает сильный голос, – возразил Куниберт.
– Он не проходимец, – возразил Бруно, – да и ходит он, словно король, сановито, в богатой одежде.
– Можно ли сравнивать его с королем? Он не носит оружия.
– Но и у соседей наших, саксов, жрецам запрещено метать копья и сражаться. Скажи, Инграм, считаешь ли ты епископа трусом?
– Когда я сопровождал его, то в опасности видел его бесстрашным, хотя он трусливо отказывается от мести врагам своим, – с затаенным неудовольствием ответил Инграм.
Товарищи его изумленно переглянулись, а молодые презрительно захохотали. Один только Бруно, покачав головой, сказал:
– Я тоже слышал, что Бог повелевает им любить врагов своих, хотя всякому, носящему оружие оно кажется и позорным, и не разумным. Но я замечаю, что тут кроется какая-то тайна или смысл, уразуметь которые я не могу. Ведь граф Герольд христианин, да и другие, носящие оружие. Все христиане говорят и проповедуют одно и тоже, хотя не все поступают по сказанному.
– Вразумительнее говорят с нами боги наши! – подняв голову вскричал Инграм. – Я внемлю их голосу в шуме деревьев, в грохоте грома, в журчанье источника. Кому нужно более сильное свидетельство, чем то, которое мы ежедневно видим и слышим?
– Разумно говоришь ты, – сказал Бруно, взглянув на воронов вокруг дерева. – Боги носятся вокруг нас и присутствие их возвещается вестниками. Поэтому в ясных словах и в новых мыслях слышим мы великое откровение среди бела дня. Кто внемлет речам епископа, между тем, тот тоже с трудом может противоречить ему. Я полагаю, что различна власть богов. Новый бог христиан, называемый Триединым, царит среди дня. Боги нашей страны витают тут же, творят и правят, но, опасаюсь, не в состоянии преодолеть христианского бога. Страшны такие времена для каждого правдивого человека, но знаменуют ли они битву богов, конец земли человеков или новое владычество кто может знать это?
Он печально поник головой. Прочие тоже молчали. Наконец начал Куниберт:
– Каждого из нас удручают тяжкие мысли. Противен мне чужой обычай и новые учения. Старые боги дали мне почет и счастье и неразумно и злодейски поступил бы я, оставив милостивцев моих. Поэтому я полагаю: если возникла борьба между нашими богами и христианскими, то должны мы почтительно ждать, кто из них окажется более сильным. Тогда все выяснится для нас и если мы не безумны, то последуем мы тому, кто будет могущественнее в подаче счастья и победы. Если Бог христиан так могуч, как говорят, то прежде всего он должен даровать нам победу в войне со славянами. И будет это, по-моему, великий суд богов, когда решится судьба нашего народа.
– Следуй покорно за победителем, – гневно вскричал Инграм, – но я останусь верен могучим, которых славили мои деды. Давно уже известно нам, что вражда существует как на земле человеческой, так и на небесах. Зима воюет с летом, а ночь с днем. Будь я даже одинок, но в борьбе богов я останусь на стороне добрых духов моих предков, погибнут ли они или восторжествуют. Ненавистны мне новые хитрости, лукавые речи и злорадные улыбки богов и жрецов.