На груди у нее снова красовалась моя брошь.
Окинув ее взглядом, я направилась прямо к ней, прокладывая путь среди придворных. В ноздри ударяла вонь пота и мускуса, но их пронзительный смех и звон кубков почти не достигал моих ушей. Дон Мануэль вырвал рукав из пальцев пьяного вельможи и со всех ног поспешил к Филиппу, комично размахивая руками. Я едва не рассмеялась. Он мог орать до хрипоты, но музыка и прочий шум пирушки заглушали все звуки, пока не стало слишком поздно.
Я остановилась перед женщиной. Побледнев, она встала. Карминовая помада на губах не могла скрыть уродливую язвочку в уголке рта. Дамы вокруг нее судорожно вздохнули и попятились. С нескрываемым удовольствием я поняла, что ко мне все еще относятся с уважением.
– На вас надето кое-что, вам не принадлежащее, – сказала я.
– Ваше высочество? – Она уставилась на меня.
– Эта брошь моя. Платье и жемчуг – тоже. Верните их мне. Сейчас же.
– Сейчас же? – Голос ее сорвался на визг, хотя, возможно, виной тому была лишь безмерно удивившая ее просьба.
– Да. – Я шагнула ближе. – Или мне самой их забрать, мадам?
Глаза ее расширились.
– Ничего подобного, – заявила она, поджав губы. – Это подарок его высо…
Не дав ей закончить, я метнулась к ней и с треском сорвала брошь с ее платья. Вскрикнув, она споткнулась о кресло и упала, разметав юбки. Я вцепилась ей в волосы, нашаривая на шее жемчужную нить. Клок волос остался у меня в руке. Я взглянула на него, затем на женщину. Она стояла на коленях, пытаясь уползти. Наклонившись, я снова ухватила ее за волосы и дернула назад. Она свалилась навзничь, раскинув ноги в белых чулках и непрерывно издавая истерические вопли.
Я дернула за жемчужную нить. Вопль сменился сдавленным хрипом, затем застежка подалась, и жемчуга оказались в моей руке вместе с обрывками золотистых локонов. При виде расцветающей на ее горле ссадины меня пробрала радостная дрожь. Женщина закинула руки за голову, ловя ртом воздух. Никто из только что льнувших к ней дам даже не пошевелился: они стояли с раскрытым ртом, словно окаменевшие раскрашенные статуи.
Позади меня послышались тяжелые шаги. Обернувшись, я увидела налитые кровью глаза Филиппа. Рядом с ним яростно таращился на меня дон Мануэль, словно тролль из детской сказки.
– Никогда больше, – сказала я. – Я скорее умру, чем выполню хоть одно твое желание.
– Стража! – взревел он. Стоявшие позади стражники протолкались через оцепеневшую от ужаса толпу придворных. – Взять ее и запереть в ее покоях. Она сошла с ума!
Глядя на окруживших меня стражников, я намотала жемчужную нить на запястье.
Две недели спустя во Фландрию пришло известие о смерти моей матери.
Глава 22
– Принцесса? Принцесса, они здесь. Они ждут в вашей приемной.
Я стояла на коленях у молитвенной скамьи. За много дней я не произнесла ни слова. Не плакала и не спала. Когда Беатрис со слезами на глазах протянула мне письмо отца – короткое, но нежное послание, в котором он обещал сообщить дальнейшие новости через посольство, я ушла в мою спальню и закрыла дверь. Там, в темноте, я молилась, чтобы душа матери покинула этот мир.
– Иди, мама, – шептала я. – Не оглядывайся.
Стражу у дверей моих покоев сняли, восстановив иллюзию свободы. Потом ко мне пришел Филипп. Несмотря на то что известие о смерти моей матери повергло бо́льшую часть Европы в траур, хотя бы потому, что она пользовалась уважением других монархов, Филипп ввалился ко мне, шатаясь и источая запах вина. Я не шевелясь лежала в постели, слыша, как он пробирается по темной комнате. Пинком разбудив Беатрис, он прогнал ее за дверь, а затем сбросил одежду и залез под одеяло.
Почувствовав, как его руки касаются моих бедер, задирая ночную сорочку и раздвигая ноги, я с трудом подавила готовый вырваться крик ярости и отвращения. Я ненавидела его прикосновение, даже сам его запах, хотя когда-то никого так не желала, как его. Но помешать ему я не могла – он снова избил бы меня, если бы я стала сопротивляться и не дала ему то, чего он хотел. Он приходил каждую ночь, и я закрывала глаза, пытаясь забыться и не чувствовать, как он входит в меня. Удовлетворившись, он с гордым видом удалялся, а я вставала и вытиралась тряпкой. Очень жалела, что со мной больше нет доньи Аны: она знала тайное снадобье из трав, предотвращавшее зачатие.
Естественно, он приходил ко мне по ночам не просто так. Я не сомневалась, что подобный совет дал ему дон Мануэль, чтобы легче было воплотить в жизнь свои планы. Дону Мануэлю хватало наглости являться ко мне каждый день, якобы спросить, не нужно ли мне что-нибудь в дни моей печали. На самом деле он разглядывал меня в поисках предательской бледности или признаков тошноты.
Я пропускала его льстивые речи мимо ушей, тупо глядя в стену. Стражу сняли, но тюрьма оставалась тюрьмой. Меня держали в неволе более действенными средствами, чем запертая дверь.
Я уже знала, что зачала.
День за днем я вставала на рассвете, заставляла себя съесть принесенный Беатрис завтрак и шла к молитвенной скамье, где оставалась до заката, не двигаясь с места.
В часы одиночества я заново переживала свое прошлое. Снова видела себя невинной девочкой, которую очаровывали летучие мыши, вспоминала мать, казавшуюся мне почти божественным созданием, столь чужим, что я никогда не смогла бы дать ей любви. Я снова путешествовала во Фландрию, Францию и назад в Испанию, стояла на пристани в Ларедо, чувствуя, как последнее расставание наконец несет с собой мир. За все время я не пролила ни единой слезы.
Беатрис подошла ко мне:
– Принцесса, прибыли известия от его величества вашего отца.
Папа.
Я повернулась к ней:
– Через его посольство?
Беатрис кивнула:
– Его высочество встречался с представителями посольства, прежде чем отправиться на встречу со своими Генеральными штатами. Одному из них было позволено увидеться с вами. Остальные вернулись в Испанию. – Она помедлила. – Это Лопес. Примете его?
Лопес. Секретарь матери, которого я в последний раз видела в Ла-Моте. Почему он здесь?
Я встала на негнущихся ногах. Стараясь не смотреть на отражение в зеркале, вышла в главную комнату и села в мягкое кресло. Лицо я закрыла вуалью. Благодаря задернутым занавескам в комнате царил полумрак.
Вошел Лопес в сопровождении дона Мануэля. Сердце мое сжалось, когда я увидела, как постарел и сгорбился, словно от горя, преданный секретарь матери. Вспомнив, как сурово обошлась с ним в Испании, я осторожно кивнула. Мне не хотелось, чтобы случившееся тогда разрушило наши отношения, тем более в присутствии дона Мануэля.