Когда послышался отдаленный звук трубы, мадам де Гальвен встала:
– Приехал его высочество. Нужно спуститься во двор и встретить его.
– Нет, – ответила я, не отрываясь от шитья. – Пусть приходит сам.
– Но, ваше высочество, по обычаю полагается…
– Я сказала – нет. Сядьте, мадам! Немедленно!
Мадам де Гальвен снова опустилась в кресло. Я воткнула иглу в пяльцы, вслушиваясь в звуки в коридоре за дверью. Услышав шаги, я отложила вышивание и подняла взгляд.
Дверь распахнулась, и вошел мой муж, раскрасневшийся от быстрой езды. Шляпы на нем не было, и волосы рассыпались золотистой волной по плечам, подсвеченные лучами солнца. В гневе я совсем позабыла, насколько он красив и статен, хотя и подметила опытным взглядом, что он слегка погрузнел, а щеки его несколько обветрились. Я глубоко вздохнула, напоминая себе, что передо мной тот самый мужчина, который бросил меня в Испании. И все же, увидев неподдельное удивление на его лице, я ощутила охватившую меня неудержимую страсть.
Как я могла желать мужчину, оказавшегося столь недостойным?
– Моя инфанта, – выдохнул он, горячо целуя меня, словно мы не виделись всего несколько часов. – Ты по мне скучала?
– Не больше, чем ты по мне, – холодно ответила я, чувствуя, как за нами наблюдают все находящиеся в комнате.
Филипп подошел к неожиданно залившейся румянцем Элеоноре:
– Как же ты выросла, милая!
Затем он шагнул к Изабелле, протягивая ей украшенное ленточками перо, которое, словно по волшебству, извлек из-под камзола.
– Это перо белой совы, которую поймал мой сокол во Франции. Вставь его в свою синюю бархатную шапочку, ma petite reine.[32]
Девочка радостно засмеялась, и я на мгновение лишилась дара речи. Я поняла, что наши дочери обожают Филиппа, хотя, возможно, видели его за свою жизнь даже меньше, чем меня. Впрочем, какой ребенок не обожал бы такого отца? Но от этого он не становился в меньшей степени лжецом или прелюбодеем.
Филипп повернулся ко мне, сидевшей среди фрейлин словно изваяние. Он хлопнул в ладоши, и мне показалось, будто над головой прогремел гром.
– Всем выйти! Я хочу побыть наедине с женой.
Я заметила обиженный взгляд Элеоноры, которую мадам де Гальвен повела вместе с Изабеллой к выходу. Мои фламандские фрейлины поспешно ретировались в переднюю, за ними, тяжело ступая, последовали Беатрис и Сорайя.
После двух лет вражды и разлуки мы с Филиппом остались одни.
Я продолжала сидеть не шевелясь. Он подошел к комоду, налил себе вина и залпом осушил кубок. Лишь когда он снова потянулся к графину, я поняла, что его беспечность лишь напускная. Дрожащей рукой он поднес кубок к губам, затем с лицемерной улыбкой повернулся ко мне. Я поняла, что он намерен любой ценой делать вид, будто ничего особенного не случилось.
– Как твоя поездка во Францию? – спросила я, подавляя желание вцепиться ему в глотку.
Улыбка исчезла с его лица.
– Разве дон Мануэль тебе не говорил? Я ездил договариваться о мире. – Он неловко усмехнулся. – Добиться согласия между двумя королями не так легко, как ты думаешь. Но, похоже, мы делаем успехи. – Посмотрев мне в глаза, он повернулся и направился в другой конец комнаты. – Господи помилуй, – пробормотал он, – я целый день скакал в грязи под дождем. Мне сейчас не до расспросов.
Я сложила руки на коленях.
– Да, я слышала о твоих путешествиях, хоть и не от тебя. – И тут, как будто помимо воли, слова обвинения сами вырвались у меня изо рта: – Видимо, тебе слишком вскружила голову твоя любовница, раз у тебя не нашлось времени написать мне о твоих переговорах с Луи. Или вообще остаться во Фландрии, чтобы меня встретить.
– Любовница? – Он замер. – Понятия не имею, о чем ты.
– Да брось, – коротко рассмеялась я. – Надо же было додуматься – пока я рожала тебе сына, ты позволял своей французской шлюхе воровать мои вещи.
Глаза его сузились.
– Как я вижу, ничего не изменилось. Ты полтора года провела в своей проклятой стране, и, похоже, твоя гордыня никуда не делась. И ты еще смеешь меня упрекать? Где этот самый сын, которого ты родила, а? Откуда мне знать, жив ли он вообще?
– Он жив! – Я вскочила. – Я оставила его с моей матерью. Он… он слишком мал, чтобы путешествовать.
– Лживая сука! – выдохнул Филипп. – Ты оставила его там, чтобы твоя мать смогла использовать его против меня. Она получила, что хотела и ради чего вы с ней все замышляли. Где же вся твоя преданность?
Внезапно я едва не пожалела о содеянном. Я могла попытаться вновь с ним помириться, как уже бывало раньше, не разрушая те остатки чувств, которые нас еще связывали. Мы еще могли найти свое счастье, оставаясь теми, кем были. Немалым усилием воли я сумела убедить себя, что напрасно обманываюсь. Что бы ни утверждал Филипп, все теперь стало иначе. Теперь я сражалась за куда более великую цель, нежели наш брачный союз.
– Моя преданность – к стране, которую нам предстоит унаследовать. К стране, которую ты, похоже, готов превратить в руины, лишь бы удовлетворить свое тщеславие. Ненависть настолько ослепила тебя, что ты не видишь истины? – Голос мой невольно дрогнул. – Луи ты нисколько не интересуешь. С твоей помощью он лишь ищет способ уничтожить моего отца.
– Твой отец, – бросил Филипп, – всего лишь трусливый убийца, отравивший Безансона! Я разделаюсь с ним, даже если придется пойти на сделку с самим Люцифером!
Именно тогда я поняла, что потеряла мужа. Злобные подозрения, которые он питал к Испании и моим родителям, отравили его разум точно так же, как, по его мнению, мой отец отравил Безансона.
– Не сомневаюсь – если Луи прикажет, ты станешь лизать ему сапоги, – услышала я собственный голос, холодный и презрительный, как у матери. – Но я этого делать не стану. Испания – не Фландрия.
Филипп отшвырнул кубок. Меня охватил внезапный страх – только теперь я ощутила, насколько уязвима женщина, с которой муж может делать все, что пожелает, считая ее своей собственностью. Он подошел столь близко, что я почувствовала на лбу его горячее дыхание.
– Если ты так считаешь – можешь возвращаться в свою любимую Испанию и сидеть у смертного одра матери, мадам инфанта. Пройдет не так уж много времени, и я появлюсь там сам, чтобы занять мой трон.
Он сказал «мой трон».
Я высоко подняла голову:
– Ты забываешь, что наследница Испании – это я. Без меня ты ничего не получишь.
Глаза его превратились в щелочки. Внезапно он ударил меня открытой ладонью с такой силой, что я отлетела к столу, разбрасывая в стороны бумаги. Филипп метнулся ко мне и схватил за горло: