Меня прервали громкие голоса в коридоре. Взглянув на дверь, я поднялась с кресла, и тут послышались шаги. Посмотрев на Беатрис, я крепче прижала к себе Изабеллу. Дверь распахнулась.
Вошли стражники во главе с доном Мануэлем. Криво усмехнувшись, он объявил:
– Дон Лопес арестован в Антверпене как шпион.
Несколько мгновений я смотрела на него, не в силах вымолвить ни слова. Сорайя и Беатрис прижали вышивание к груди, будто щиты.
– Он… он не шпион, – срывающимся голосом проговорила я, в ужасе поняв, что мое письмо к кортесам не добралось до Испании.
– Вот как? – Дон Мануэль наклонил большую голову. – При нем были личные письма вашего высочества, которые он пытался взять с собой на корабль. По имеющимся сведениям, он не имел полномочий их перевозить.
Мне показалось, будто мир вокруг рушится. Я высоко подняла голову:
– Я дала ему полномочия. Это вас следует арестовать, сеньор, за то, что осмелились поднять руку на слугу вашей королевы.
Мадам де Гальвен встала и взяла побледневшую Элеонору за руку. Я крепче обняла Изабеллу.
– Ваше высочество, – бесстрастно проговорила гувернантка, – отдайте мне девочку. Ей нечего здесь делать.
– Нет! – закричала Изабелла. – Хочу к маме!
– Отдайте мадам ребенка! – рявкнул дон Мануэль. – И все – вон отсюда!
Я передала Изабеллу мадам де Гальвен, чувствуя, как мои руки превращаются в лед. Мадам де Гальвен поспешно увела моих дочерей. Едва стих испуганный плач Изабеллы, в моей душе вновь вспыхнуло темное пламя, как и в тот раз, когда я набросилась на шлюху Филиппа. Я вонзила ногти в ладони, едва сдерживаясь, чтобы не накинуться с дьявольским воплем на дона Мануэля.
– Вы не имеете права! – прошипела я. – Ни малейшего!
– Я в своем полном праве, – возразил он, пятясь к стражникам за спиной. – Я здесь по приказу его высочества эрцгерцога. Он запрещает вам общаться с кем-либо до его возвращения. – Он показал на Беатрис и Сорайю. – Им придется уйти.
– Только через ваш труп, – проговорила сквозь зубы Беатрис, делая шаг в его сторону.
– Взять! Взять ее! – завизжал дон Мануэль.
Стражники шагнули вперед, опрокинув позолоченный столик. Сорайя схватила вазу.
– Сорайя, нет, – прошептала я. – Иди с Беатрис. Делай, что они говорят.
Двое стражников выволокли фрейлин за дверь. Глаза мои застлала кровавая пелена. Метнувшись к камину, я схватила кочергу и двинулась к дону Мануэлю, намереваясь раскроить ему голову. Стражник сжал мое запястье рукой в перчатке, и кочерга со звоном упала на пол.
– Надеюсь, нам не придется вас связывать, ваше высочество, – скорее испуганно, чем угрожающе, проговорил дон Мануэль.
На фоне дворцовых стражников он выглядел уродливым ребенком в пышном одеянии.
– Только попробуйте, – прошептала я, – и поплатитесь головой.
Лицо его дернулось.
– Я только исполняю приказ. – Он дал знак стражникам, которые уже спешили к двери. – Пошли отсюда.
– Да, – насмешливо бросила я. – Бегите, словно свора псов. Вам только и остается, что терроризировать беззащитных женщин.
Дверь закрылась. Я услышала, как стражникам приказывают остаться. Стены сомкнулись вокруг меня.
* * *
Неделю спустя в мои покои ворвался Филипп, источая запах конского пота и вина:
– Что? Считаешь меня идиотом? Думала, я не разгадаю твою дурацкую игру?
Я взглянула на него из кресла:
– Как хорошо, что ты вернулся. Может, соизволишь теперь меня освободить? Или хочешь, чтобы говорили, будто ты жестоко обращаешься с матерью твоего будущего ребенка?
Я преднамеренно бросила ему в лицо эти слова, зная, что иного выбора у меня нет. Мне не давали чистую одежду, не позволяли мыться, не допускали ко мне фрейлин. Ночной горшок в углу был переполнен и вонял, как и несколько ваз. Еда, которую мне просовывали через дверь на подносе, заплесневела. В покоях пахло, как в выгребной яме.
Филипп внимательно оглядел меня, сузив глаза. Я отметила, что он потолстел: наверное, в свободное от Генеральных штатов и шлюх время основательно заправлялся жареным мясом и хорошим вином. Его когда-то слегка выступающий, но симпатичный подбородок теперь покоился в складках плоти. Редкая бородка, которую он безуспешно пытался отрастить, лишь подчеркивала полноту лица.
Как он мог когда-то казаться мне желанным?
– Ты беременна? – помедлив, спросил он.
– Такое случается, когда мужчина насилует собственную жену. Будь у меня возможность, я бы своими руками вырвала дитя из утробы!
– Да ты совсем рехнулась, если говоришь такое, – фыркнул он.
Взявшись за подлокотники, я поднялась на ноги. Пол подо мной покачнулся. От долгого сидения у меня закружилась голова, но я все же нашла в себе силы рассмеяться:
– Да, вероятно, я сошла с ума. Только сумасшедшая могла бы тебя полюбить, думая, что в тебе осталось хоть что-то от чести Габсбургов. Только сумасшедшая могла поверить во всю ту ложь, что ты на меня вывалил. Подумать, что ты способен полюбить кого-то, кроме себя самого. – Я улыбнулась, показав зубы. – Но я не настолько сошла с ума, чтобы отказаться от короны. Можешь лгать мне, предавать меня, держать в плену до конца моих дней, но, пока я жива, Кастилия никогда не станет твоей. Ты скорее умрешь, чем сядешь на мой трон.
Несколько мгновений он не двигался с места, а затем неожиданно наклонился, нависнув надо мной:
– Ты понимаешь, что наделала, дура? Ты только что отдала Кастилию своему отцу. – Он поднес к моему лицу мясистый кулак. – Ты напишешь кортесам. Скажешь им, что не намерена лишать меня моих законных прав.
Я встретилась с ним взглядом:
– Вряд ли.
– Эй, посол! – не оборачиваясь, рявкнул он.
Вошел дон Мануэль. Я испепелила его взглядом, превозмогая отвращение. Явно нервничающий секретарь за его спиной поспешно положил на стол пергамент. Взяв за руку, Филипп подвел меня к столу:
– Ты подпишешь письмо, или я отдам Лопеса на растерзание моим псам.
– Не посмеешь, – усмехнулась я, пробегая взглядом по написанным сжатым почерком строчкам.
Вне всякого сомнения, они провозглашали крах всех моих надежд. Меня пронзил внезапный ужас.
– Скажи ей, – велел Филипп дону Мануэлю.
Посол шагнул вперед:
– Ваше высочество, дон Лопес в тюрьме. Он обвиняется в шпионаже и измене. К тому же здоровье его очень плохо после… допроса. Боюсь, если ему не оказать врачебной помощи, он умрет.
Я не обращала на него внимания, не сводя взгляда с Филиппа.
– Что ты с ним сделал?
– Только то, чего заслуживал этот жалкий шпион. Сперва его положили на дыбу и растягивали, пока не треснули кости. Но он оказался чересчур силен. Или упрям? Вас не поймешь. Потом его подвергли воздействию хитроумного орудия под названием «сапог», разработанного, кстати, вашей же святой инквизицией. И оно развязало ему язык.