Читать интересную книгу Как слеза в океане - Манес Шпербер

— О Розе Люксембург я рассказывал сотням людей, а если считать выступления на собраниях — то и тысячам. Почему мне так трудно говорить о ней с вами? Вы — один из ее убийц?

— Нет! — поспешно возразил фон Клениц. И смущенно добавил: — Н-нет.

— Но могли стать им и даже чуть не стали, так?

— Сожалею, но я уже сказал «нет», и мне нечего добавить, господин депутат рейхстага.

Они помолчали, потом Зённеке начал свой рассказ. Он обращался не к молодому человеку, чинно сидевшему перед ним, а к книжным полкам, к самому себе. Прошлое возвращалось, для него оно всегда оставалось настоящим, освещая ему — и только ему — дорогу. Только он до сих пор ощущал боль, он один осиротел после ухода этой великой женщины. Для других ее уже двенадцать лет не было на свете, для него она все эти двенадцать лет продолжала умирать.

Гость встал, щелкнул каблуками:

— Чрезвычайно вам благодарен, господин депутат рейхстага. В следующий раз я представлюсь вам по всем правилам. — Он снова щелкнул каблуками, поклонился и вышел.

Следующий раз наступил четыре месяца спустя, когда фон Клениц, отсидев положенный срок, в тот же день пришел к Зённеке, в самом деле представился по всем правилам и коротко рассказал о своей жизни. Потом добавил:

— Можете располагать мною. Я уже составил прошение об отставке и заявление о выходе из национал-социалистской партии.

— Покажите! — произнес Зённеке. Он быстро просмотрел оба документа и порвал их. — Вы останетесь в армии и останетесь в партии. Мало того, вы постараетесь сделать карьеру и там, и там. Вы сможете оказывать нам неоценимые услуги. Вам больше нельзя будет приходить ко мне: связь между нами сохранится, но никто, я подчеркиваю — никто не должен знать об этом. А теперь слушайте…

Сначала фон Клениц протестовал, все его существо восставало против такого рода деятельности, но в конце концов сдался. Приказ командира не обсуждают. Его связь с Зённеке оставалась строго хранимой тайной. Он продвигался по службе в армии и получил важный пост в секретных военных органах партии еще до ее прихода к власти. Когда же она сформировала правительство и основала Тайную государственную полицию, гестапо, власть которой росла не по дням, а по часам, обещая стать неограниченной, фон Кленицу было быстро присвоено звание майора и вверено руководство отделом этого страшного гестапо: он стал одним из важнейших связующих звеньев между гестапо и секретными службами армии.

Это и был человек, совершавший для Зённеке чудеса — не часто, а лишь в самых крайних случаях. Теперь как раз и возник такой крайний случай. С момента возвращения Зённеке из-за границы фон Клениц старался проникнуть в тайну, возможно скрывавшуюся за успехами Штёрте. И наконец выяснил все.

Через несколько недель после прихода нацистов к власти гестапо арестовало одного человека. Два дня он держался, потом — видимо, в минуту слабости — заговорил и дал кое-какие показания, впрочем, не слишком важные, а потом снова умолк. Вернувшись в камеру, он разорвал свою рубаху на полосы и пытался повеситься. Один из гестаповцев понял, что происходит с заключенным. Тогда его оставили в покое, ослабили режим, объяснили, что он уже все сказал, все правильно сделал, предав свою партию. После этого он снова пытался покончить с собой, прокусив себе вены. Эта попытка, разумеется, тоже не удалась. Что делали с ним потом, фон Кленицу не удалось выяснить. Во всяком случае, его окончательно убедили, что он предатель. Затем его шантажировали, угрожая распустить слухи о его предательстве по городу. И через месяц добились своего: он согласился выполнять задания гестапо до тех пор, пока гестапо будет выполнять свое обещание не использовать поступающую от него информацию для ареста его товарищей. В высшей степени странное соглашение. Ему предстояло бежать, вернуться к своим товарищам и перейти на нелегальное положение. Побег должен был состояться во время перевода в другую тюрьму. Его вытолкнули из поезда, замедлившего ход, упал он неудачно, поранив оба колена и сильно повредив одну ногу. Подобрал его водитель грузовика, тоже, разумеется, агент гестапо, — тот довез его до города, до больницы. Пролежал он там полтора месяца, вылечили его не до конца, но до дому он добрался без костылей. Еще в больнице он известил о побеге свою жену и, по настоянию гестапо, — Штёрте.

Гестапо выполняло свое обещание. Мало того: оно всячески содействовало восстановлению окружной парторганизации. У гестапо были свои, далеко идущие и честолюбивые планы: этот человек — он носил теперь фамилию Борн — должен был приобретать в партии все больший вес, организация должна была становиться все сильнее, чтобы в конце концов в этот округ были переведены органы центрального руководства. Борн обеспечивал бы прямой выход на это руководство, а оно заставило бы парторганизации во всех округах принять ту же самую структуру — всей компартией руководило бы гестапо! В нужный момент оно могло бы затянуть сеть — и окончательно, одним ударом, ликвидировать всю партию. Тем временем гестапо уже готовило людей, их набирали в провинциях, — в Баварии, Вюртемберге, Силезии и по берегам Рейна, — которые приезжали в округ как коммунисты, бежавшие от преследований у себя на родине. Борн должен был принимать их в свою организацию. Они штудировали коммунистическую литературу, теорию и историю партии, усваивали шаблонные партийные выражения и тому подобное. Перед отъездом они сдавали экзамен. Некоторых отправляли на несколько недель в концлагерь, где с ними обращались так же, как с настоящими коммунистами.

Борн об этих планах ничего не знал, его убеждали, что в гестапо есть целая фракция, пошедшая за Гитлером только потому, что он поначалу выдавал себя за революционера, но эти люди готовы объединиться с коммунистами, когда убедятся, что Гитлер не оправдал их социалистических ожиданий. «Мы за Гитлера, пока — он наша правая рука!» — таков их тайный пароль. Верил ли Борн в это, и если да, то насколько, фон Кленицу не удалось установить, об этом в секретных документах не говорилось. Кстати, в арестах курьеров Зённеке Борн почти наверняка не был виноват. На них наводил гестапо один из агентов, «коммунист» из Баварии.

— Отличная работа, Фриц, — медленно сказал Зённеке. Он с трудом скрывал отчаяние. Фон Клениц не понял, относилось ли это к его изысканиям или к большой игре, затеянной гестапо. Он пригладил свои рано поредевшие рыжеватые волосы, которые с детства расчесывал на левый пробор.

— Жаль, мы не знаем, кто такой этот Борн и как зовут этих «коммунистов» из провинции. Но это мы сами выясним.

— Можно мне теперь обратиться по личному вопросу? — спросил Клениц.

— По личному? Наверное, опять все то же, да?

— Да, но теперь уже в последний раз. Либо я выхожу из игры, либо пускаю себе пулю в лоб. Последний срок — пятнадцатое мая, ровно через неделю.

— Партии не ставят ультиматумов.

— Я знаю, но я больше не могу. Я больше не выдержу, в душе один пепел, пустота, пойми же! — закричал он внезапно. — Я боюсь, всего боюсь! — И этот большой человек затрясся, вцепившись в ворот мундира, точно его душили невидимые руки.

— Боишься? Кого? — спросил Зённеке, не глядя на него.

— Да никого. Ты не понимаешь или не хочешь понять. Вот уже сколько лет ты заставляешь меня вести эту двойную игру. Я не могу, не умею этого делать, я солдат, а не шпион. Я…

— Ты коммунист, и это главное, а все остальное — мелочи, случайность.

— Я не коммунист, я — ничто, черт бы меня побрал, я ни рыба ни мясо, потому что ты не даешь мне быть тем, кем я хочу. Я люблю девушку, хочу на ней жениться — и даже не могу сказать ей об этом.

— Почему же?

— Боже мой, да пойми же: она будет думать, что выходит за офицера из нацистской разведки. Но я — не нацист, я вообще, откуда ни глянь — не тот, за кого себя выдаю.

Он стоял перед Зённеке, доходившим ему до плеча, рука его все еще лежала на вороте мундира, и в его серых глазах Зённеке впервые увидел отчаяние, которое могло стать роковым.

— Ладно. Клениц, ты прав. Вся эта история слишком затянулась. Гебе надо уехать за границу — возьмешь с собой свою девушку, будете жить в эмиграции. Но до того нам надо расчистить эти авгиевы конюшни. Когда партия освободится от этой страшной, смертельной угрозы, о которой сегодня знаем только мы с тобой, тогда я тебя отпущу. Помоги мне еще один раз — хотя это рискованно, может, мы с тобой и не выйдем из этого дела живыми.

— О, умереть, так умереть я был бы только рад! — сказал Клениц. Зённеке улыбнулся его детским словам. На этот раз он и в самом деле решил выпустить его из клетки: он поможет этому солдату, которого один-единственный, так и не сделанный им выстрел навсегда выбил из проторенной колеи, найти свое место в мире любителей «вот что».

Сначала Зённеке хотел немедленно известить обо всем зарубежное руководство, предостеречь — и в то же время представить в истинном свете их любимого Штёрте и его потрясающие успехи. Но потом раздумал. О чуде, которое любители «вот что» считали закономерным результатом своих мудрых указаний и «непоколебимой» линии, раньше времени не должно было просочиться наружу ни слова. Сперва ударить, а уж потом объяснить — это верный принцип. «Вот что!»