— Ливия, — сладко проворковала она, — надеюсь, ты не срываешь злобу на бедной девочке. Не ее вина, что мой брат куда-то исчез с Терентиллой.
Та вздернула подбородок.
— Терентилла — всего лишь продажная актриса. Муж от меня не уйдет.
— Ушел же он от Скрибонии, — напомнила ей золовка.
— Потому что мне было что ему предложить.
— Что? — усмехнулась Октавия. — Имя? Думаешь, он еще в этом нуждается?
— Помню, в одном письме, — задумчиво начала Ливия, — Марк Антоний назвал вашего деда вольноотпущенным и продавцом веревок из Фурии. По-твоему, если бы не моя фамилия, сенаторы стали бы тихо сидеть — хотя бы сидеть! — на местах, наблюдая, как отпрыск веревочников диктует им законы?
Услышав эти слова, я наконец поняла, почему отец величал Октавиана Фурином.
Октавия лишь улыбнулась в ответ.
— Конечно. И когда это время наступит, будем надеяться, что друзей у тебя окажется больше, нежели врагов.
Тут из триклиния донесся радостный гул: жених и невеста впервые отпили вина из общего кубка. Между тем Юба снова куда-то исчез.
— Идем?
Октавия взяла меня под руку и отвела к столу, за которым Александр и Марцелл подшучивали над Юлией, обсуждая роскошество ее собственной будущей свадьбы.
Дочь Цезаря повернулась ко мне с улыбкой, но в моем сердце теперь уже не было места веселью.
Праздник продлился до утра. Наконец вернулся Октавиан и объявил, что новоиспеченному супругу пора отвести жену в ее новый дом. Сенаторы принялись распевать непристойные песни, заставляя Клавдию поминутно краснеть; факельщики с флейтистами возглавили шествие, а следом уже потянулись гости. На пороге виллы мой брат споткнулся и рухнул на лестницу.
— Александр! — воскликнула я.
— Что? — захихикал он.
Точно так же хихикали рядом Юлия и Марцелл.
— Да вы все пьяны! — укоризненно вырвалось у меня.
— Это же просто фалернское, — возразила дочь Цезаря.
Они с моим братом, усевшимся на ступеньках, переглянулись — и прыснули со смеху.
— Юлия, Марцелл, Александр, быстро домой! — прикрикнула Октавия.
Стоявшая поблизости Галлия неодобрительно покачала головой.
— Но ведь невеста еще не…
— Все равно! — перебила Марцелла мать. И, взглянув на меня, прибавила: — Можешь остаться.
Это было не предложение, а приказ.
Все трое неверным шагом двинулись в обратный путь. Напоследок брат обернулся и бросил на меня умоляющий взгляд.
— Ты единственная, у кого здесь остались мозги, — пробормотала Октавия.
Тем временем Клавдия, поднявшись по лестнице виллы, обмотала дверной косяк шерстью и помазала волчьим жиром, благословляя свой новый дом. Когда Агриппа поднял невесту на руки и перенес ее через порог, дюжины пьяных сенаторов тронулись вслед за ним, чтобы лично увидеть, как он положит Клавдию на постель и развяжет пояс.
Я бы охотно ушла, но тут развеселые выкрики перекрыл резкий голос Ливии:
— Что с вами, сенатор?
Сухопарый мужчина в тоге только что извергнул содержимое своего желудка в урну. Стоило ему кое-как утвердиться на ногах, как супруга Цезаря проговорила:
— Вам пора возвращаться домой.
— Нет, я хочу посмотреть, как развяжут пояс!
Пьяница с похотливой усмешкой двинулся к двери, но Ливия остановила его ладонью.
— Я пошлю с вами кого-нибудь. Галлия, — приказала она, — отведи сенатора Гая на его виллу.
Тот собирался что-то возразить, но при виде рабыни осклабился еще шире.
— Может быть, — нерешительно начала Галлия, — господин предпочтет опереться на мужское плечо?
— Не сегодня, — отрезал тот. — Да и путь недалекий.
Галлия поискала глазами Октавию, но та уже прошла в дом вслед за дочерью, а без нее невозможно было ослушаться.
— Хорошо, господин.
Проводив обоих глазами, Ливия нежно взяла мужа под руку и радостно проворковала:
— Какая счастливая ночь! Не пора ли нам удалиться?
На улицу повалила ликующая толпа гостей. Откуда-то издали долетела песнь петуха, и Октавиан подавил зевок.
— Пора.
Гости начали подзывать рабов с носилками — усталых и тоже вдребезги пьяных. Слышались крики и брань: то здесь, то там носилки падали прямо в грязь.
Октавия повернулась к Юбе:
— Я хотела спросить у тебя совета по поводу статуи, но теперь, наверное, поздно?
— Сегодня я уже вряд ли высплюсь, — ответил он.
Вопли подгулявших гостей летели, должно быть, в самые уши Персефоны: сенаторы окликали друг друга во мраке и осыпали ругательствами небрежных рабов.
— Я купила подарок для дочери, — продолжала Октавия, — и хотела бы убедиться, что это не подделка.
По дороге я все размышляла, как бы поаккуратнее рассказать о приказе Ливии, но тут сестра Цезаря огляделась и произнесла:
— Где Галлия?
— Ушла, — сообщила я.
Октавия строго нахмурилась.
— С учителем Веррием?
— Нет. Ливия отослала ее проводить одного сенатора…
— Которого? — перебил меня Юба.
— Его зовут Гай.
Нумидиец переглянулся с госпожой.
— Боги мои! — прошептала та, положив ладонь на живот. — Когда же они ушли?
— Когда все заходили в дом посмотреть на брачное ложе…
— Мне известно, где его вилла, — выпалил Юба. — У подножия южного склона. Бегу.
— Погоди! — вырвалось у меня. — Я знаю короткий путь.
— Где?
— Сразу за храмом Кибелы.
— Через лес? — ахнула сестра Цезаря.
— Мы так сокращали дорогу в школу. Пока Юба не начал сопровождать нас.
Октавия посмотрела на него.
— Ты себе представляешь, где это?
— Никто не ходит через леса, — буркнул он.
— А мы ходили! Марцелл убедил Галлию, что так лучше. Я могу показать. Галлия не рискнет отправиться туда ночью, зато ты доберешься до места куда быстрее.
— Идите, — махнула рукой Октавия.
Нумидиец не стал возражать. Выхватив у солдата факел, он повел меня через пьяную толпу прямо к святилищу Кибелы.
— Ну, где это? Не вижу здесь никакой дороги.
Юба сунул мне факел, и я отыскала тропинку, которой пользовалась когда-то каждое утро.
Да, по утрам, но не глубокой ночью. Несмотря на всю неприязнь, я все-таки была рада быть в обществе нумидийца. Однажды он уже спас меня… Вспомнив ту злополучную ночь, я спросила:
— А вдруг ему вздумается напасть по дороге?
— Теперь, когда Палатин кишит солдатами?
У подножия он опять забрал факел, и мы побежали между домами. Багровый плащ моего спутника хлопал за спиной, а длинные волосы в ореоле лунного света даже придали нумидийцу определенную красоту. Юба остановился у двери, пред которой замерли семеро стражников, и обратился к первому из них: