Жеоме давным-давно выбыла с этой квартиры, адрес которой был мне указан.
С того времени она переменила несколько квартир, и я, объездив почти весь квартал Монжур, наконец, добрался до ее последнего местожительства. Там привратник сообщил мне, что эта женщина уже несколько недель как посажена в тюрьму за воровство. Это была известная клептоманка, оперировавшая в больших парижских магазинах.
Ее сын приходил к ней в прошлую субботу, но ему сообщили то же самое, что и мне, и он ушел, не сказав куда.
Мне казалось, что я уже напал на верный след. Оставалось отыскать Жеоме. По всей вероятности, он остановился в какой-нибудь второстепенной гостинице или в недорогих меблированных комнатах — и я всю ночь пространствовал, разыскивая его.
По донесению одного агента, который узнал, что какой-то капрал 87-го линейного полка остановился близ Вове в меблированных комнатах, я в два часа ночи отправился туда.
Мне указали его комнату, и я постучался в дверь. Минуту спустя мне открыл здоровенный молодой парень в более чем откровенном дезабилье.
Когда он стал извиняться, что принимает меня в таком виде, я просто спросил его:
— Вы ли Жеоме?
— Нет, сударь, — ответил он совершенно спокойно, — но Жеоме мой товарищ, мы вместе приехали в Париж в прошлую субботу…
С этими словами бедняга, которого я так неожиданно потревожил в то время, как он был в приятном tete-a-tete со своей приятельницей, молоденькой кружевницей, спрятавшейся под одеяло, так что я мог видеть только ее пышную белокурую шевелюру, достал из кармана куртки свои бумаги и подал мне.
Я убедился, что попал на ложный след и, порядком раздосадованный, возвратился в сыскное отделение, где нашел телеграмму из Сен-Кантена от моего агента.
Жеоме, не ожидая окончания отпуска, возвратился в полк с вечерним поездом, но вместо того, чтобы отправиться ночевать в казармы, пошел к своей возлюбленной, по ремеслу прачке.
Недолго думая, я выехал с шестичасовым утренним поездом в Сен-Кантен.
Трудно даже представить себе, каким железным здоровьем нужно обладать, чтобы быть хорошим начальником сыскной полиции. Например, мы должны уметь обходиться без сна.
В Сен-Кантене я был встречен моим агентом и адъютантом Анзели, который помогал ему в розысках. Они рассказали мне, что Жеоме был арестован утром, по возвращении в казармы. При нем оказалось 62 франка 10 сантимов денег.
Тем временем комиссар полиции сделал обыск у прачки, приятельницы Жеоме. У нее нашли несколько серебряных вещиц, не имевших большой ценности, золотые часы с цепочкой и люстриновый ридикюль. Все эти вещи были подарены им по возвращении из Парижа.
По приезде в казармы, я нашел там полковника и нескольких офицеров, а также прокурора республики — господина Дерозье и судебного следователя — господина Герарда. Все мы вошли в кабинет адъютанта, куда привели Жеоме в сопровождении четырех вооруженных солдат.
Это был небольшого роста блондин, с умным и выразительным лицом. Полковник отзывался о нем, как о примерном солдате. Действительно, я заметил по его костюму и осанке хорошо дисциплинированного солдата.
Он был очень спокоен, отвечал на вопросы просто и выказывал большую почтительность к своему начальству. Я спросил его, от кого он получил тот люстриновый мешочек, который подарил своей приятельнице.
— От моей матери, — твердо ответил он, — она дала мне его наполненным деньгами, когда провожала меня на вокзале Северной железной дороги
— Вы лжете, друг мой, — возразил я, — я знаю, что вы не могли видеть в Париже вашу мать, так как на это имеются весьма уважительные причины.
Жеоме смутился и нервным жестом начал теребить свои белокурые усики. Потом вдруг спросил:
— Но к чему этот допрос? Зачем меня арестовали?
— Вы должны это знать лучше, чем я.
— В таком случае велите выйти отсюда всем не офицерам. Я буду говорить только перед равными мне.
Я думал, что он сделает признание, но час еще не наступил. Он просто хотел сказать правду о своей матери, но не желал сделать этого при других солдатах: это было слишком тяжело для его самолюбия.
Затем он признался, что по приезде в Париж узнал, что его мать находится в тюрьме за воровство в магазине Бон-Марше.
— Тогда, — продолжал он, — я отправился в Буа-Коломб к одной знакомой даме, у нее я провел весь вечер воскресенья, — вечер преступления, — и это она дала мне маленький мешочек, наполненный деньгами, и те вещи, которые вы нашли у моей приятельницы.
Положительно Пранцини был хорошим учителем, с его легкой руки в очень многих преступлениях мне приходилось слышать знаменитую формулу о светской даме.
Так же, как и Пранцини, Жеоме делал оговорку:
— Но ни за что в мире я не назову ее имени, я не хочу ее компрометировать.
Впрочем, он снизошел настолько, что рассказал мне некоторые подробности. Проведя целый день воскресенья со своей дамой сердца, он повез ее вечером в лирическую оперу, а потом возвратился ночевать в гостиницу на улице Рамбюто.
Я показал ему конверт, найденный в лавочке матушки Жиронды, и спросил, узнает ли он его.
— Разумеется, — ответил он, — это один из моих друзей писал мне из Гавра.
Моя уверенность в его виновности сложилась окончательно, и я подал ему для подписи протокол допроса.
Прочитав его, он воскликнул самым натуральным тоном:
— Ба! Меня арестовали по подозрению в убийстве. Вот забавная история!
Однако он побледнел и растерялся, когда магистраты передали его в руки жандармов с приказанием везти на вокзал.
— Умоляю вас, — обратился он ко мне, — не надевайте мне ручных кандалов в этом городе, где все меня знают. Пошлите за каретой.
Жандармы, которые по своей профессии не могут отличаться большим мягкосердечием, только пожали плечами и начали надевать ему кандалы.
Но я приказал их снять и велел нанять закрытый фиакр. Несчастный благодарил меня со слезами на глазах, как за великую милость.
Я заслужил, без малейшего с моей стороны расчета, его благодарность, и он доказал мне это в тот же вечер.
Впрочем, за время моей долгой службы при полиции я узнал, что, оказывая маленькие снисхождения, а главное, щадя самолюбие, можно вернее всего заслужить доверие заключенных и даже добиться от них признаний.
Как уже говорил раньше, я действовал без расчета, так как всегда чувствовал жалость к несчастным, которых мне приходилось арестовывать, и мне невольно хотелось хоть немножко смягчить их тяжелое положение.
Когда мы приехали в Париж, господин Кутюрье, судебный следователь, повез Жеоме в морг для традиционной процедуры — показать убийце труп его жертвы. Мне много раз приходилось видеть эти сцены, но они редко производили надлежащее действие.
Жеоме совершенно спокойно посмотрел на