class="p1">По его просьбе он был уведомлен о дне казни, так что когда я приехал, то уже застал его в Рокет.
Он вошел вместе со мной, вслед за господином Бокеном, в камеру осужденного. Шумахер спал крепким сном. Предшествовавшие дни он был спокоен и не ждал катастрофы, так как адвокат все время поддерживал в нем надежду на помилование.
Вот почему изумление его должно было быть ужасно, когда, внезапно разбуженный, он услышал от господина Бокена обычную формулу:
— Ваша просьба о помиловании отвергнута, постарайтесь сохранить мужество и умереть с достоинством.
Шумахер окинул нас испуганным, блуждающим взором и сделался белее полотна, но вдруг взгляд его остановился на духовнике. Он почти моментально овладел собой и сказал очень тихо:
— У меня хватит мужества!
Потом сам, без помощи сторожей, начал одеваться.
В ту минуту пастор попросил окружающих оставить его наедине с осужденным.
Все мы вышли и остались ждать у дверей камеры. Минут пять спустя дверь открылась, и мы увидели Шумахера, который выходил, опираясь на руку пастора Арбу. Он не хотел, чтобы его поддерживал кто-нибудь из сторожей. Затем, когда палач Дейблер сделал все свои приготовления, господин Арбу опять взял своего духовного сына под руку, и Шумахер шел до гильотины настолько быстро, насколько позволяли ему связанные ноги.
При свете утренней зари он казался еще бледнее, а его безусое лицо, бритая голова и белая рубашка с расстегнутым воротом, придавали ему вид Пьеро.
Тогда произошла сцена, произведшая на меня такое глубокое впечатление, что я до сих пор, как сейчас, вижу ее перед глазами.
В ту минуту, когда помощники палача собирались уже схватить осужденного и кинуть его на плаху, пастор опустил руку на плечо Шумахера.
— Шумахер, — сказал он, — раскаиваетесь ли вы в вашем преступлении?
— Да, — внятно ответил осужденный.
— Просите ли вы прощения у Бога и у людей?
— Да.
— Да простит вам всемогущий Бог.
Я думал, что это уже конец и что сейчас Дейблер начнет свою работу.
Но пастор опять схватил несчастного за плечи и, заставив его обернуться, поцеловал в обе щеки со словами:
— За твоего отца… За твою мать…
В действительности все это длилось две-три минуты, не больше, но перед эшафотом показалось целой вечностью. Присутствовавшие были так же бледны, как и тот, чья голова должна была сейчас скатиться с плеч.
— Довольно! Довольно! — послышалось несколько голосов.
Но Шумахер был уже обезглавлен. Его тело упало в корзину, куда помощник палача кинул также голову, которую схватил за уши.
Разумеется, начались толки о бесчеловечности. Пастора Арбу упрекали в том, что он продлил агонию несчастного в своем непомерном религиозном усердии.
Пастор защищался, и, по-моему, защищался очень дельно и разумно.
— Если я поступил так, — говорил он, — то по особой просьбе самого Шумахера. Войдя в его камеру, я нашел его спокойным и действительно твердым. Напутствуя его, я поцеловал его за себя, тогда несчастный попросил поцеловать его за семью уже у подножия эшафота. Я выполнил до конца свою обязанность, хотя, клянусь, она была очень тяжела.
Признаюсь, в этой простой и мужественной смерти бедного солдата я находил некоторое величие, которое глубоко тронуло меня и даже заставило забыть о его преступлении.
Шумахер заботился только о своей душе, нисколько не интересуясь тем, что станется с его бренными останками. Но это был банальный преступник, не возбуждающий, подобно Прадо и Пранцини, интереса психопаток. Быть может, поэтому медицинский факультет позабыл потребовать его труп.
Капрал Жеоме также убил старуху, но цель его была другая, он хотел раздобыть деньги на подарки одной молодой особе, в которую был влюблен.
В одно январское утро в 1889 году соседи были крайне удивлены, заметив, что магазин вин и ликеров в доме номер 134 на Сен-Жерменском бульваре остается закрытым, несмотря на поздний час. Владелица магазина была хорошо известна во всем околотке, где ее называли «Матушка Жиронда». Это была добрая, старая чудачка, которая всегда жаловалась на плохие дела, хотя все знали, что у нее водятся денежки.
Послали за комиссаром полиции, моим коллегой господином Преля, который приказал взломать печати и вошел в магазин.
Матушка Жиронда лежала почти у самых дверей в луже крови. Ее череп в двух местах был проломлен, на нем зияли две страшные раны, очевидно нанесенные тупым орудием. Убийца оттащил труп к дверям погреба, на что указывали следы крови по направлению от конторки и прилипшие к полу кусочки мозга.
Не могло быть никакого сомнения, что мотивом преступления был грабеж. Ящики конторки были выдвинуты, даже карманы жертвы оказались вывернутыми, а на полу валялись распечатанные письма и конверты, которые убийца, найдя в ящиках, бросил на пол.
Когда судебный следователь и я приехали на место происшествия, господин Преля, комиссар того округа, вручил нам один конверт, который как будто выделялся среди других разбросанных бумаг и лежал в стороне. Господин Преля поднял его.
Я прочел адрес:
«Господину Фульжанс Жеоме, капралу 87-го линейного полка, в Сен-Квентине».
Это было довольно неопределенное указание, так как матушка Жиронда имела слабость устраивать браки, и ее лавочка была чем-то вроде почтового ящика для влюбленных.
Вместе с тем, по показаниям соседей, убийцей мог быть «один из тех оборванцев», которым старушка имела обыкновение доверять уборку лавки и исполнять ее поручения.
Действительно, несчастная женщина, чтобы не нанимать месячного помощника, подзывала первого оборванца, которого замечала на бульваре, и тот за несколько су исполнял всю ее работу.
— По всей вероятности, — говорили соседи, — ее убил один из таких субъектов, потому что она часто показывала им копилку, наполненную золотом, и нет ничего удивительного, если это сокровище прельстило какого-нибудь бедняка…
Полиция последовала по этим указаниям, были задержаны два или три несчастных оборванца, которые спустя несколько часов были выпущены на свободу.
Не знаю почему, но это имя Фульжанс Жеоме назойливо преследовало и тревожило меня. У меня уже был один убийца — солдат, неужели теперь мне придется задержать капрала?
Я немедленно послал в Сен-Квентин одного из моих агентов. Если капрал Жеоме был в этом городе в воскресенье вечером, — убийство было совершено в понедельник, — то я мог бы успокоиться, так как невиновность была бы доказана.
Но из Сен-Квентина сыщик телеграфировал мне, что Жеоме, получив четырехдневный отпуск, находится в Париже. Он сообщал также адрес его матери, оставленный капралом в полку. Жеоме должен был возвратиться в Сен-Кантен на следующий день вечером.
Я послал приказание сыщику ожидать возвращения Жеоме и уведомить меня о том, что он будет делать по приезде.
Потом я принялся за розыски матери капрала.
Оказалось, что госпожа