Читать интересную книгу "Третий Лад - Родион Создателев"

ступает.

Князь оторопел от таких слов.

— Не тревожься, Василий Юрьевич. Государь в добром здравии, а значитца — в добром духе. Идём, спровожу тебя.

Постельничий с усилием поволок за собой дородного боярина за рукав богатого кафтана-ферязи.

— Да не трясись ты так, Василий Юрьевич! Попервой что ль? Царь с полгода государевыми заботами не тревожился, так вы, видать, совсем расфуфлыжились.

Тащил постельничий дородного борова, а притащил поросёночка-кроху. Глазки махонькие, напуганные. Хрю...

Показались посольские топорики в руках стрельцов-рынд, что белыми истуканами замерли у входа... в ту самую Палату. Милосельский совсем закручинился. Из-под чёрной шапки-тафьи, расшитой золотыми и киноварными нитями, потекли маленькие ручейки благородного пота.

Постельничий Поклонский согнул указательный палец и громко постучал в высокую резную дверь, а после — с усилием отворил створку.

— Ходи, Василий Юрьевич.

— Он та-там?

— Татам. Иди, княже, иди.

Князь и вошёл. Он засеменил вперёд, не поднимая головы... замер на месте болваном. Наконец... визитёр решился и задрал голову.

Его взору открылась картина, которой он так страшился. Здоровый старик-Государь в привычном кафтане-охабне, увешанным сияющими каменьями, стоял у дубового стола и читал некий пергамент, прислонив бумагу почти вплотную к лицу.

— А, Васька. Погоди чуток...

Князь Васютка снял со взмокшей головы шапку-тафью и принялся теребить убор суетливыми пальцами.

— Фёдор Иванович, гм, зятёк мой… драгоценный, — пробормотал самодержец, скользя глазами по строчкам и цифирям.

Государь положил бумагу на стол.

— Чего во́ды распустил, дурак, али на сносях? — приметил потоп на башке боярина кесарь.

— Ра-разноцвет месяц, жарко, — залопотал князь Милосельский. — Душно… от этого и вода. Прости, Христа ради, ве-великий Государь.

Ве-великий Государь уверенными шагами протопал к креслу-трону и уселся на сиденье, ра-расправив по-полы кафтана-ох-охаб... Ох, какого кафтана: богатого, червлёного, со стоячим воротом.

— Ступай сюда, разлямзя́.

Князь жидкими ногами подобрался ближе к Власти.

— Сказывай, пёс сыскной. Почто боярина Лихого Якова... в темнице держал, ась?

“Господь Всемогучий, выручи!” — взмолился Милосельский.

— Ну... чего приуныл, страхолю́дина?

— Так ить... подозрение было... на преступление, — задрожал телом князь. — Чуть двор не стравили поганой ухой!

— Видал его… кое-кто. Рожа у него... мятая.

Сыскной пёс вздрогнул и уронил глаза в пол.

— Ты что, пристрастие к нему применял, душегуб?

— Может и поколотили чутка... ярыжки. Не без этого, Государь.

— Я тебя сам поколочу сейчас, мокрая курица. Сдурел на старости лет? От ухи помер кто, али как?

— Слава Господу... жи-живы все.

—Выслуживаешься, пакостник? Делов у тебя более нету в Сыскном приказе? — повысил голос Царь. — Может тебя самого на дыбе потянуть, пустомеля?

Василий Милосельский сдался страстям — бухнулся коленями на палисандровый пол.

— Не вели казнить, Отец наш! — запричитал князь. — Лихой бежать вздумал с темницы, избил дьяка и стражу, на двор выскочил! Его ярыги скрутили там и постукали малость. Прости, Государь! Правду я говорю!

— Бежать? А чего он, вдруг, бежать надумал?

— Видать, испужался, сердешный. А побег ить… смертной казнью карается по закону, при таком пункте. Пожурил я его опосля и на волю выпустил голубя.

— Ладно, я с Яшкой лично о том перемолвлюсь. А Сидякина за что ухватили, ась?

— Донос был Никите, — оживился князь, — он розыск вершит. Сын разберётся по совести, Государь. Уж ты за то не тревожься.

— Про Новгород знаешь?

“На мятеж своротил разговор…” — обнадёжился глава Сыскного приказа. — Авось и забудет про худородного…”

— Про смутьянов Никиту пытай, отец родный. У меня своих дел до горла.

— Сидякина ухватить нашли время, а чего в Царстве настоящего происходит не ведаешь, дурная башка?

Государь в гневе жахнул кулаком по подлокотнику.

— Развонялись новгородцы, а Никитке твому — всё дух святой? Не Опричное войско, а сонмище мухоблу́дов! А тебе, х-хобяка, только вшей на жопе ловить, а не преступников! — перешёл на крик кесарь.

Василий Милосельский зашёлся телом в тряске: с головы и до того самого места, где ему следовало сыскать насекомых. Кесарь сморщил лицо, пальцами десницы провёл по виску пять раз... Боль потревожила копьём голову. Кольнула — и сразу исчезла. Государь направил разум в спокойствие.

— Три дня Никите на розыск по делу Сидякина. Опосля — листы мне на стол. Потом лично допрашивать стану Михайлу Борисовича. Извет ежели — по шее получите оба... облыгальщики пустоголовые.

— Добро, Государь. Передам твою волю сыну.

— Повторюсь, дура: к Сидякину пыток не применять. Кормить как положено, содержать в тепле, обращаться с почётом. Подозреваю, что опять... насосали из пальца.

— Не было к нему пристрастия, клянусь Богом и всеми святыми! — перекрестился князь Милосельский.

— Угум, только зятьку жилы стянули, короло́бы псоватые...

Глава Сыскного приказа сглотнул слюну и опустил голову вниз.

— Подыми рожу, идолище.

Милосельский малость распрямился телом.

— Про Новгород ныне разное молвят. Не разберёшь, что надумали, а где истина есть. Твой отпрыск пущай вместе с бумагами по Сидякину доложит мне полный расклад по новгородской земле. Три дня я даю на то, припоминаю тебе!

— Будет исполнено, Государь.

— Отец твой — справный был воин. Авось и с Никиты толк будет, в деда он нравом. А ты — слизень мокрый. Пшёл вон, нет тебя тут.

Милосельский выбрался из помещения.

— Ты живой, Василий Юрьевич? — обеспокоился постельничий.

Князь пробормотал в ответ нечто нечленораздельное и краткими шагами потопал прочь от входных дверей.

Прочь от этой презлой Палаты.

В просторной и скромной обставленной келье сидел за дубовым столом Митрополит. Владыка терзал пальцами левой руки окладистую бороду, а указательным пальцем другой руки, он перебирал страницы фолианта в кожаном переплёте. На столе возвышался глиняный кувшин. Неподалёку от фолианта разместился позолоченный кубок, доверху наполненный ключевой водой.

Владыка тревожился. Если известия про выздоровление Государя подтвердятся... Что будет тогда, Святейший даже помышлять не хотел. Митрополит добрался до Нового Завета. Он желал в данный momentum сыскать высказывание, которое бы успокоило бы его разум... “Евангелие от Луки. Что тут имеется, ну-ка…” Митрополит прервал сыск и посмотрел на золочёный кубок, наполненный водой. “Всякий, пьющий воду сию, возжаждет опять…” — припомнилось владыке.

Дверь отворилась и в келью вошёл князь Василий Милосельский. Его глаза шныряли по углам помещения, как у нашкодившего кота.

— Ну... сказывай, что там? — захлопнул