спинку дивана, закрыл глаза и вздохнул.
– Я смотрю, вам нравятся настоящие мужчины. Вам по вкусу черный нефритовый жезл.
Он пристально посмотрел на меня.
Он словно дал мне пощечину. Моя недоверчивость оправдалась в одно мгновение, но я держала язык за зубами. Этот человек был опасен.
Бизнес научил меня одному правилу: дождись, когда враг выложит карты на стол, не раскрывая своих.
Несмотря на кипящую во мне ярость, я сумела сдержаться и в ответ на его похотливый взор окинула его безразличным взглядом.
– Знаете, как хорошо слышны в ночи звуки? – небрежно спросил он, поглаживая кремовую обивку. – По звукам, которые вы издаете, я догадываюсь, что он с вами делает.
Он слегка шлепнул по дивану рукой.
– Со мной была бы совсем другая музыка.
Я бросила между нами газету.
– Что нравится мне – не ваше дело, но Граса моя. Я думала, что вы ее любите.
– Конечно. Но сейчас речь не о любви, а о наслаждении. Просто подумал, раз мы одни, я предложил бы вам новые удовольствия.
И ухмыльнулся, оскалив зубы.
Я получила то, что хотела: прямое предложение, доказательство, что он ей не пара.
– Уходите! – бросила я. – Граса заслуживает лучшего.
– Конечно, извините. Я ее никогда не обижу, – ответил он, и в голос его вернулось прежнее подобострастие.
Он вскочил, но потом продолжил совершенно другим тоном:
– И не прощу никого, кто ее обидит.
Он шагнул ко мне и навис, глядя с той же злой ухмылкой, которая появлялась у него на лице, когда он замечал, как ласкает меня Иззи.
– Надеюсь, вы поняли меня, сеньора. Меня нельзя недооценивать.
Он повернулся на выход и добавил:
– Не расстраивайте Грасу, и я не расстрою Иззи.
Через три дня, пока Иззи спал, я спустилась к завтраку. Луиса не было видно. После нашего разговора я больше его не видела. Граса сказала, что он на работе, но мне было неясно, чем он занимается. Он как-то упоминал, что работает официантом, но я никогда не слышала от него названия ресторана.
– Сеньора, у меня новость, – сообщила Граса, и что-то в ее голосе заставило меня оторваться от газеты на столе. – Месячные задерживаются. На две недели. Наверное, я беременна.
Она нетерпеливо ожидала моей реакции. Несмотря на улыбку, у меня дрогнуло сердце. Теперь она связана с этим шакалом навсегда.
– Ну и чудесно, Граса. Просто чудесно, – ответила я. – Луис, наверное, доволен?
– Ой, он пока не знает. Прежде чем ему сообщать, я хочу удостовериться.
В то же утро, после сорока пяти минут ожидания в оранжевых бархатных креслах в приемной гинеколога, где мы наблюдали за тропическими рыбками в аквариуме, врач переложил бумаги на полированном столе красного дерева:
– Миссис Дюмаре, подтверждаю, что мисс Мендес ждет ребенка.
Если бы он не смотрел на свои бумаги, то увидел бы улыбку на лице Грасы.
– Я предполагаю, что вы, возможно, хотите избавиться от… неудобства?
Он долго подбирал последнее слово, после чего взглянул на меня.
У меня в жизни бывали времена, когда я не знала, что сказать, как и сейчас. Я даже не сразу разобрала, о чем это он, а вот Граса поняла.
Она сразу вскочила и перекрестилась.
– Graças a Deus[37], доктор Браун, – холодно заявила она, – до сих пор я думала, что вы грубиян, но теперь вижу, что вы расист. Пойдем, Роза, пойдем отсюда.
Она развернулась и гордо вышла из кабинета.
– Пришлите мне счет, – сказала я, пригвоздив покрасневшего мужчину холодным взглядом. – Ваши услуги по акушерской помощи не понадобятся.
Через полчаса мы стояли в фойе здания, читая на доске перечень различных офисов в поисках консульства Бразилии.
– Граса, тебе не нужно регистрировать свою беременность.
– Знаю, но хочу выяснить все, что можно, про гражданство ребенка.
Она была взволнована, полна планов и замыслов и болтала без умолку.
– Я боюсь что-нибудь упустить. И нам все равно нужно будет регистрировать брак, об этом тоже нужно узнать.
– Луис сказал, что сам обо всем позаботится, – заметила я.
Я все еще боролась с собой, рассказывать ли ей о случае на диване, но мне так хотелось, чтобы она была счастлива. Она изучала доску, а я осматривалась. В фойе здания кипела жизнь, люди толпами входили и выходили из лифтов, которые обслуживали столько этажей. Я машинально смотрела на суетливый поток людей, прислушивалась к ритму открывающихся и закрывающихся дверей лифта.
– Думаешь, он обрадуется? – Она взяла меня под руку.
– Конечно, – ответила я, гладя ее по руке.
Из лифта вышла другая толпа работников и посетителей, и когда поток схлынул, вышел последний пассажир. Луис остановился и осмотрел фойе. Наши взгляды встретились. Он медленно облизал губы и вышел на улицу. Граса его не заметила, и я ничего не сказала.
* * *
– Я беспокоюсь о Грасе.
Я положила голову Иззи на грудь, а он гладил меня по спине.
– Почему? Он нашла себе человека, который хочет на ней жениться. И хорошо, что беременна.
– Да, я знаю, что она счастлива, что ждет ребенка, но… Ох, Иззи, не верю я ему.
Он перестал меня ласкать.
– Ты ей не мать. Ты слишком все преувеличиваешь.
– Нет, – ответила я, опершись на локоть. – Тут все гораздо хуже… Я знаю, что ничего хорошего из их брака не выйдет.
– Как это? Ну приведи мне пример.
Я заколебалась. Мне не хотелось ему рассказывать ни о предложении Луиса, ни о завуалированной угрозе. Его слова врезались мне в память. Томас и Шарль любовью излечили мое чувство, что я грязная и порочная, запятнанная Шляйхом, и вот нарочитое неуважение Луиса что-то затронуло во мне. И, по правде говоря, я не знала, как отреагирует Иззи.
Он давно забыл о трезвости, и настроение у него менялось непредсказуемо. Рядом со мной был другой человек.
– Ну не знаю, – с разочарованием в голосе наконец призналась я, – просто чувствую. Только посмотри, как он сделал из тебя картежника… – Я замолчала, понимая, что еще немного, и разворошу осиное гнездо. Я вздохнула: – И, похоже, пьяницу. Я не вижу, как ты пьешь, но запах никуда не денешь.
Иззи убрал руку совсем. Мне бы остановиться, но меня уже понесло:
– Поэтому я беспокоюсь. Уверена, что вы встречаетесь, когда ты уходишь. Ты плохо выглядишь, осунулся, похудел.
– Вот уж не думал, что до этого дойдет, но… – заявил он, поворачиваясь на бок и глядя мне в лицо: – Ты лицемерка.
– Что? – поразилась я.
– Тебе нравится, что у тебя есть мужчина, а любовь и преданность Грасы ты принимаешь как должное, но, как только у нее появляется что-то свое,