Хотя противозачаточные таблетки появились в 1960-м, в Нью-Йорке и половине штатов мужчины запрещали их использовать замужним женщинам вплоть до 1965-го, а одиноким до 1972-го.
Представь себе жизнь без этих таблеток. И на мгновение подумай: создала бы я прибыльный дом моды, привязанной к мойке на кухне?
Да, ma chère, сейчас у женщин больше возможностей, но даже при этом они скованы детьми по рукам и ногам в отличие от мужчин. Поэтому мне пришлось оставить Лорина. Пока за ним смотрели в Санкт-Галлене, я работала с полной отдачей и зарабатывала больше. В Бразилии – другое дело: таблетки были доступны для тех, кто мог их купить, с 1962 года.
Их принимали мои подруги, жалуясь на головную боль и прибавку в весе, потерю влечения или чрезмерное желание, однако они обретали свободу. Наверное, без таблеток я бы не встречалась с Иззи. Если я не могла быть с Лорином, родить от Шарля, зачем мне другая беременность?
Когда я переехала сюда, то привезла запас таблеток, завернутых в самое пикантное белье. В то время таможенники не рылись в шелковом дамском белье. Конечно, теперь мне таблетки давно не нужны, но я храню их здесь, на всякий случай, как лейкопластырь или спирт. Они словно свидетели иных времен. Археологи бы боготворили первое колесо, если бы нашли. Эта упаковка не менее важна. И вообще лучше всегда быть готовой. Не мешает и о других подумать, ma chère.
Я быстро поняла, что жизнь странствующего музыканта не сахар, особенно когда приходится оставлять любимых.
Однако поскольку я сама строила свой график и искала новые рынки сбыта, то часто ездила на гастроли вместе с Иззи. Он взял меня с собой в Европу, совершенно по другому маршруту. А значит, я все чаще и чаще оставляла Грасу одну. Это была моя ошибка.
Сейчас трудно припомнить, что была за поездка, но когда я вошла в квартиру, то поняла: в нашу жизнь вторгся новый человек и что-то изменилось. Как только я открыла дверь, на меня обрушился густой сладкий аромат чеснока и бобов. Я много лет отучала Грасу от бразильского национального блюда feijão. Не то чтобы оно мне не нравилось, просто я предпочитаю разнообразную диету, а не одно и то же по два раза на день. Я знала, что она не отказывает себе в удовольствии в мое отсутствие, но она бы не стала готовить его в день моего возвращения. Я нашла ее на кухне, порхающей у плиты, а на спинке стула висел мужской пиджак.
– Olá, Граса[36].
– Сеньора Роза! – вздрогнув от неожиданности, воскликнула она и помахала деревянной ложкой.
– Ты, вижу, времени не теряла, – сказала я по-английски.
Я так обрадовалась за нее. Ей совсем бы не помешал любовный роман. Она слишком много времени читала книги по истории искусства.
– Все не так, как кажется, – испуганно объяснила она. – Мы познакомились в церкви. Он вам понравится.
– В церкви? Должно быть, порядочный.
– Надеюсь, – ответил высокий жилистый мужчина в простой белой рубашке и слаксах и вышел на кухню.
Кожа у него была не такая темная, как у Иззи, цвета кофе с молоком, карие глаза блестели. Судя по точеным скулам, в роду у него были индейцы: гуарани, тупи или из амазонских племен, следы затерялись в семейной истории. Понятно, почему она в него влюбилась.
– Вы, наверное, сеньора Роза. Я Луис Нонато Моралес.
Он говорил и по-английски, причем с хорошим произношением. Он посмотрел на Грасу и добавил по-португальски:
– Sou o noivo de Graça, – слегка поклонился он.
– Что? – ошеломленно уставилась на него я.
Граса сияла от удовольствия.
– Я жених Грасы, – снова объявил он и, пройдясь гоголем, встал рядом с ней и взял за руку.
Он был явно доволен собой.
Я старалась подобрать слова.
– Это несколько неожиданно, – неуверенно заметила я, гадая, что еще пропустила. – Когда вы познакомились?
– Пять недель назад, сеньора, – Граса вернулась к чесноку.
Конечно, рис готовили для него, не для меня. Про меня она вообще забыла.
– Мы познакомились в воскресенье, перед вашим отъездом, – уточнил Луис. – Так что знакомы почти два месяца.
– Шесть недель, – ответила я, подходя к крану и наполняя стакан.
Я глотнула воды и посмотрела на него. У Грасы были кавалеры, когда она жила с нами, но он был не похож на тех скромных спокойных мужчин, приходивших к нам раньше, – напористый и самоуверенный.
Может, он ей и подходил, но мне не нравилась эта спешка.
– Когда вы собираетесь пожениться? – спросила я ее.
– В следующем месяце, – ответил он.
– К чему торопиться?
Я взглянула на Грасу и на ее живот. Она тупо посмотрела на меня и положила на живот руки.
– Нет, сеньора, не из-за этого, – засмеялась она в ответ на мою озабоченность.
– Ну, тогда, – упрямо сказала я, – я не успею сшить тебе свадебное платье и подготовить праздник. Ты же не можешь просто выйти замуж, без свадьбы. Мы позовем твою семью, им нужно будет привыкнуть к климату. Нет, нет, нужно, по крайней мере, месяца четыре.
Граса бросилась меня обнимать.
– Вы сошьете для меня платье? – с восторгом воскликнула она, глядя на Луиса. – Говорила же, что она обрадуется.
Потом нахмурилась.
– Но мама не приедет.
– Придется специально поехать и ее привезти, – улыбнулась я, и в голову пришла еще одна мысль для того, чтобы оттянуть время. – А можно вообще устроить свадьбу в Бразилии.
– Ой, сеньора, спасибо! – закричала она и опять бросилась меня обнимать.
Я взглянула через ее плечо на Луиса: у него сверкали глаза.
– Нет, – резко ответил он. – Мы поженимся здесь. Через три месяца.
К обществу Луиса пришлось привыкать. Он был чистоплотен, аккуратен и вежлив. Принося Грасе цветы, всегда вытягивал из букета один цветок и с поклоном вручал мне. Он не сделал ни одного неверного шага, но в душе у меня росла тревога. Уж слишком напыщенно вручал он мне цветы и обращался преувеличенно вежливо, словно насмехался, ведя какую-то игру.
Но предъявить Грасе было нечего, она была влюблена по уши, и моя тревога не подтверждалась никакими фактами.
В тридцать три года она превратилась в поразительно красивую женщину. А с тех пор, как мы вместе побывали в Париже, хорошо одевалась, без роскоши, но элегантно. У нее была короткая стрижка, и черты лица с возрастом стали приятнее. Луис постоянно тянулся к ней: касаясь, беря за руки, гладя по спине или плечу, стоя рядом или проходя мимо. И она так же тянулась к нему.
Я прекрасно понимала этот голод. Мы жили в Нью-Йорке уже