продолжила я, не обращая внимания на реплику. – Я просто хочу понять, ты со мной поедешь?
– Сеньора, вы вправду решили, что я его не одобряю?
Она вздохнула и покачала головой.
– Да. Ну, может, не его, но…
– Я не привыкла видеть черных мужчин с белыми женщинами. Я была в шоке.
Она снова вздохнула.
– Но непривычное необязательно запретно.
– Вот-вот. Я хочу жить в мире, где то, что мы имеем, считается нормальным, а не из ряда вон.
И даже сама не поняла, кого я имела в виду, ее, Иззи или обоих.
Она кивнула.
– Просто вы могли бы найти и получше. Граф…
– Граф – самовлюбленный усталый старик.
– Но зато граф. А вы стали бы графиней, – заявила она, и я поняла, что она меня дразнит.
– Чего-чего, а уж снобизма в тебе я не подозревала, – усмехнулась я.
– Я черная и бедная, по-другому и быть не может.
Она поджала губы, чтобы не рассмеяться.
– Иззи – гений.
– Главное, что вы с ним счастливы.
Она потянулась через стол и взяла меня за руки.
– И я за вас рада.
– Так ты едешь со мной? – с надеждой спросила я.
– Прежде чем я отвечу, – серьезно заявила она, – хочу знать, почему вы не возвращаетесь в Европу. Раз уезжаете отсюда, разве ваш дом не там?
Я посмотрела на кофейную чашку.
– В Европе меня не ждет ничего, кроме грустных воспоминаний. Я бы хотела вернуться, но при других обстоятельствах, вот только…
Лорину будет девятнадцать, он обо мне ничего не помнит. Так что бесполезно. Я даже без понятия, знает ли он обо мне или о том, что я его мать.
– Иззи предлагает мне будущее, нечто другое, не тени прошлого.
– Ваши доводы разумные, не какое-то сумасшествие.
– Да уж пора. Так что скажешь?
– Ох, Роза, – вздохнула она.
Она назвала меня просто по имени, и я возликовала. Граса редко опускала обращение «сеньора», а по имени звала в самых задушевных беседах.
– Как вы могли подумать, что я не поеду? Если бы он мне не нравился, я бы все равно поехала, чтобы о вас заботиться, а так я поеду с радостью.
И опять на ее лице появилось то упрямое выражение, и я приготовилась к неприятностям.
– Конечно, придется учить английский. А он не будет возражать, если я послушаю его репетиции?
Я схватила ее руки и сжала.
– Он будет играть специально для тебя каждый день.
Я продала все, что было в доме. Граса пыталась меня остановить, но мне хотелось начать сначала. Я вспомнила, как покинула Оберфальц, потом Лорина в Санкт-Галлене с одним чемоданчиком и снова его вытащила и набила потертый чемодан памятными вещами, письмами и фотографиями, с которыми не могла расстаться. Мы упаковали несколько чемоданов с одеждой, книгами и пластинками и послали их морем вперед нас, пока я распродавала мебель и ненужную одежду. Словно сеньора Дюмаре умерла и ее дом освобождали от вещей.
Все это я оставляла позади, а впереди меня ждала новая страна и новая жизнь.
Мы уехали из бразильской зимы и прибыли в Нью-Йорк в последние дни лета. Здесь все было наоборот. Берега и пляжи Нью-Йорка и Нью-Джерси были блеклыми по сравнению с густыми тропическими лесами, обрушивающимися с гранитных скал в синеву южной части Атлантического океана, к которым я уже привыкла.
Выгодная продажа моего дома застройщикам позволила мне купить приличную, немного меньшую квартиру в Гринвич-Виллидж.
Той осенью я не раз задумывалась, не совершила ли глупость с переездом, когда вытягивала шею, чтобы увидеть маленький кусочек неба над узкой улочкой и кирпичным зданием, что составляли мой вид на Манхэттен, и сравнивала его с видом на мерцающее море и огромный синий купол южного неба, которыми я наслаждалась из моей тогда уже снесенной виллы.
Квартира, по крайней мере, была пентхаусом в многоквартирном доме, построенном в 1930-е. Комнаты, хоть и не громадные, были просторны и имели правильные пропорции. В этом переполненном городе все, кроме жилья, можно было купить большого размера, и я заказала самую просторную кровать и поставила ее на толстый темно-синий ковер.
Первые несколько месяцев мы с Грасой ходили по улицам в поисках красивой мебели и возвращались домой с пустыми руками. Когда покупки нас утомляли, мы изучали музеи и галереи.
По вечерам, если Иззи был в городе, я или слушала, как он выступает в Виллидж, или мы оставались дома. Он сохранил квартиру в Гарлеме, но ночевал в основном у меня. Я не знала до сих пор, что можно быть такой откровенной, чувственной. Не смотри на меня так, ma chère, думаешь, я не заметила, сколько времени вы с мужем проводите за «занятиями». Мы обе знаем, что в самом начале возникает ненасытный голод. А я голодала годами. Я почти шесть лет была в трауре. Теперь, в тридцать шесть лет, мой аппетит к жизни снова вернулся.
В первую неделю, обходя Пятую и Шестую авеню в поисках вещей для уютного дома, я чувствовала, что чего-то не хватает. А потом поняла, что это. Такое же насущное, как раковина, ванна, унитаз. Как только я поняла, чего не хватает, то срочно наняла сантехника и декоратора. И в обычное время для меня это было так же важно, как вымыть руки, а в начале наших с Иззи отношений с бурной жаждой наслаждений тем более.
Десять дней мастера работали круглые сутки, перестраивая ванну и устанавливая биде.
Глава 18. Таблетка
Ты права. Наверное, странно, что я храню в шкафчике столько бесполезных или старомодных мазей, кремов и лекарств. Это совершенно бессмысленно, даже нелепо. Слушай, ma chère, знаешь, что это? Да, противозачаточные таблетки, запас на месяц. Они изменили мою жизнь. Вряд ли молодые женщины сегодня оценят, какие возможности дали нам эти сокровища. В шестнадцать я на горьком опыте поняла важность предупреждения беременности. Таблетки больше, чем что-то другое, включая участие в выборах и образование, поставили женщин в равные условия с мужчинами.
Люди не считают их появление крупным событием, мужчины их вообще не воспринимают (они, так или иначе, всегда могут заниматься сексом), но для женщин существует две эпохи, до и после изобретения противозачаточных таблеток. Для меня неудивительно, что идеей заинтересовались две независимые женщины, Маргарет Сэнгер и Катарина Маккормик, подтолкнувшие и материально обеспечивавшие исследования и создание таблеток, однако их никогда не причислят к лику святых.
Мужчины сетуют, что беременность для них «капкан», но на самом деле все наоборот: оставляя семя, мужчины порабощают зависимых от них женщин.