href="ch2-106.xhtml#id34" class="a">[106], которую оркестр играл внутри ресторана. Он заключил меня в свои объятия, и наши губы слились, наконец, в долгом, все не кончавшемся поцелуе. Время скользило сквозь нас без малейшего усилия — точь-в-точь как облака, заслонявшие ненадолго яркую луну. Я не испытывала сомнений, не думала, правильно ли я поступаю, хорошо это или плохо, я знала лишь одно — так надо!
— Ну вот, наконец-то. Понимаешь, ведь ты самая недоступная женщина в Берлине, — сказал он.
— Почему ты так думаешь? — изумилась я.
— О, если б ты только знала, как давно я пытался с тобой встретиться. Еще когда в кинотеатрах показывали «Сумуруна». Я без конца таскал в кино своих друзей, видел все твои фильмы, а ведь я вообще-то терпеть не могу кино.
Я упрашивал наших с тобой общих друзей познакомить нас, но они почему-то отказались это сделать…
— Да как они посмели! — рассмеялась я, подтрунивая над ним.
— Они утверждали, что ты девушка не в моем вкусе. Как будто они лучше меня знают, какие девушки в моем вкусе…
— Но отчего так?
Он ответил игриво:
— Это все из-за моих прошлых грехов. У меня очень плохая репутация. — Тут он посерьезнел. — Тебе про меня еще много всякого расскажут. Что ж, я был близок со многими женщинами, слишком многими, но плохо знал их. Наверное, они меня не слишком интересовали, а тебя я хочу узнать как можно лучше. Все-все хочу знать. Вот и вся разница.
Я на миг отвернулась от него, но все же вымолвила:
— Для меня это трудно. Не буду скрывать от тебя — я замужем. О, мой муж великодушно разрешил мне вести собственную жизнь, но он не понимает одного: моя жизнь не принадлежит ему, поэтому он не может ею распоряжаться. Лишь я сама должна дать себе подобное разрешение. А вот не уверена, что смогу.
— Что ж, я знаю тебя дольше, чем твой муж, и всегда тебя любил. Я всегда внутренне представлял себе, какой должна быть женщина, которую я полюблю по-настоящему, и с первого момента нашей встречи я понял — это ты.
Я недоверчиво улыбнулась. Слова его были прекрасны, однако он человек от мира сего, слишком практичный, приземленный, чтобы произносить их. Поэтому я с легкой иронией произнесла:
— А-а, началось ухаживание…
Он рассердился:
— Если не веришь мне, так и скажи! А поддразнивать меня ни к чему…
Я воскликнула, беря его за руку:
— Что ты! Я хочу верить тебе. Правда хочу. Правда! О, Георг, помоги мне.
Он смягчился.
— Дорогая моя, мне пора уже понять, как сильно ты страдала.
Не бойся собственных чувств. Доверься мне.
Позже он повез меня на озеро Хафель, где была пришвартована его «лодка». Это оказалась яхта, большая, роскошно оборудованная. При виде моего изумления он вымолвил с улыбкой:
— Ну да, я богат…
И пристально посмотрев мне прямо в глаза, произнес:
— Но я и очень беден. Все зависит от твоего милосердия, чтобы я смог выжить.
Он прижал меня к своей груди, шепча снова и снова:
— Я люблю тебя… люблю…
По дороге назад, в Берлин, он сказал:
— Завтра утром уеду в Дрезден, по делам. На две недели. Надеюсь, это не слишком долго, чтобы породить у тебя дурные предчувствия. Когда вернусь, все время посвящу тебе, и ты не пожалеешь ни о чем, что у нас будет.
Петроний оставил распоряжение, чтобы во время его отсутствия мне каждый день доставляли цветы, а по вечерам звонил из Дрездена, говорил о любви. Я могла постоянно пользоваться его лимузином с шофером. Если судить по тому, сколько раз мне звонил Август Тиссен, приглашая на ужин, ему было явно поручено делать все, чтобы я не чувствовала себя одинокой. Что ж, вряд ли нашелся бы более доброжелательный защитник интересов Петрония. Тиссен поведал мне о нем все, что тот сам мне еще не рассказал.
Вольфганга Георга Шлебера, миллионера из Саксонии, отличал невероятный ум и особая утонченность. Многие женщины желали выйти замуж за этого богача, однако он все никак не мог найти ту, с кем хотел бы разделить жизнь. Несмотря на все трудности послевоенного периода, ему удалось сделать свои огромные текстильные предприятия процветающими, этому способствовала его предпринимательская хватка. Георг был из тех, кто умел и заниматься делами, и развлекаться, однако благодаря здравому смыслу одно не противоречило другому и все происходило в свое время. Мое любопытство лишь разгоралось, и желание узнать о нем еще больше стало безграничным. И чем подробнее были детали, тем больше мне хотелось их прояснить. Тиссена это немало забавляло. Он то и дело качал головой, повторяя: «Подумать только. Чтобы вы двое… Из всех возможных вариантов… вот никогда бы не подумал, что именно тут все может получиться!»
В тот вечер, когда Петроний вернулся из Дрездена, я заказала ужин в свой номер и отпустила Лену до утра. Едва он вошел, как мы бросились в объятия друг другу. Время разлуки не прошло даром, наша любовь лишь усилилась. Нам так много нужно было рассказать друг другу, и мы с первой минуты принялись говорить одновременно. Мы столько смеялись. Удовольствие от общения друг с другом было столь велико, что еда так и осталась нетронутой. Наше соитие не ограничивалось страстью, мы оба испытывали радость, чувство блаженства. Все было до того чудесно, что у нас захватывало дух. Он сказал мне, что прежде не испытывал ничего подобного ни с кем, и я поверила его словам. Он понял, что перед ним неудовлетворенная, терзающаяся этим молодая женщина, и он смог продемонстрировать, как можно радоваться счастью, как можно дарить любовь и принимать ее от другого.
Пола Негри, 1910-е годы
С точки зрения церкви все это считается смертным грехом, а вот с точки зрения Бога такое должно быть нормальным и праведным. Ведь для Него не могло быть иного смысла в том, зачем Он создал Петрония и меня, а затем свел и познакомил нас.
Эти первые месяцы нашей любви стали самым чудесным временем в моей жизни. Каждый момент, который нам удавалось провести вместе, был для нас драгоценным. Петроний приезжал ко мне на киностудию во время перерыва на ланч, и всякий раз мы отправлялись куда-нибудь на природу. Долгими летними вечерами мы уезжали подальше за город, в какую-нибудь гостиницу, где были совершенно одни. Я помню каждую из них и даже сегодня могла бы разыскать их все, чтобы сказать: «Вот здесь я была счастлива! А еще вон там, и там,