Этот невыносимый бред заставил Зайцева застонать. «Почему древние греки? — с тоской подумал он. — Какой чугун? Мы в космос летаем! Что он несет?»
— Хорошо, — как можно спокойнее проговорил Алексей. — А ногу мне зачем отрубать? Я и так могу…
— Ну, у тебя небось высшее образование, — сказал Мишка. — А нам такие нужны. Это и будет твоим первым вкладом в строительство подземного государства. Вроде как залог. Знаешь, когда берешь что-то напрокат, оставляешь залог.
— Так залог же возвращают! — вскрикнул Зайцев. — А ногу-то не вернешь!
— Она тебе здесь и не пригодится, — резонно ответил дурачок. — Научишься ползать и забудешь. Как я. Ты не веришь, потому что не хочешь остаться. Но это дело поправимое.
— Слушай, отпусти меня! — взмолился Алексей. — Обещаю, никому не скажу ни слова о вашем погребе. Клянусь! И стройте здесь, что хотите: город Солнца или тракторный завод. Был же у вас здесь солдатик, это который сбежал. И никто не пришел и не разорил ваше подземелье. И я не стану. Живите, как хотите.
— А кто тебе сказал, что он сбежал? — хохотнул Мишка, и от этого хохота у Алексея по спине побежали мурашки. — Не понимаешь ты, — уже серьезно и даже с некоторой досадой продолжил дурачок. Он перелез через распятого Зайцева, помотал головой и повторил: — Не понимаешь. Ладно, потом поговорим. Время у нас есть.
Мишка собрался было покинуть святилище и пополз к выходу. А Зайцев вдруг забеспокоился, с трудом приподнялся и совсем другим голосом униженно попросил:
— Слушай… почеши голову. Не могу больше. Блохи заели. Я так скоро с ума сойду.
— Терпи, стояк. Господь терпел и нам велел, — выползая из пещеры, ответил дурачок.
Оставшись в одиночестве, Зайцев некоторое время лежал без единой мысли в голове. Забегать вперед и думать о своей участи у него не было сил, мучить себя воспоминаниями о такой далекой и ставшей уже нереальной жизни в Москве он не желал. Алексею ужасно хотелось забыться, и он уже согласился бы на кудияровский поганый самогон, но попросить было не у кого. Ко всему прочему давящая подземельная тишина стала раздражать его не меньше укусов блох. Почему-то только сейчас Зайцев заметил, что здесь не слышно ни шелеста листьев, ни жужжания насекомых, ни завывания ветра в ветвях деревьев. Это снова напомнило ему второй круг Дантова ада, вернее, одиночку в нем: могильное безмолвие, кровососущие твари и никакой надежды когда-нибудь выбраться на поверхность.
«Я уже умер, — вдруг подумал Алексей. — Может быть, это произошло давно, на болоте? А кудияровцы — это лишь мыслеформы? Как сказано в древнем буддийском трактате? Не бойся их, не ужасайся, не трепещи. Знай, что они воплощение твоего разума. Смирись и возлюби их. Вместе с постижением этого наступит и освобождение. Ни черта не наступит», — возразил себе Зайцев и вдруг во весь голос закричал:
— Самогонки! Дайте мне самогонки! Эй, кто-нибудь!
Глава 6
Зайцеву казалось, что прошла целая вечность с тех пор, как Мишка покинул святилище. В ожидании посвящения в кудияровцы он едва не свихнулся. Намертво прикрученный к кресту, Алексей мог только биться головой о брус да ерзать. Из-за невозможности почесаться все части тела и особенно голова зудели так, будто его поместили в муравейник. Блохи словно задались целью пробуравить его черепную коробку и добраться до мозга. К этому добавлялись душевные муки. Зайцев не мог и не хотел смириться с тем, что через какое-то время ему отрубят кисть руки или ноги, но не мог и воспротивиться этому кровожадному ритуалу. Все вместе было настолько невыносимо, что Алексей снова принялся изо всех сил орать.
В святилище еще несколько раз заглядывал Пашка. Его бессмысленная изуродованная физиономия медленно выплывала из-за стены, словно ночной кошмар. Кудияровец на минуту застывал в бойцовой позе варана, наводил ужас на и без того распаленного, почти ополоумевшего Зайцева, а затем так же бесшумно исчезал. Но вскоре его позвали. Алексей даже расслышал то ли далекий призывный клекот, то ли эхо окончания слова, и догадался, что, скорее всего, его охранник уполз пить самогон.
Накричавшись до хрипоты, Зайцев еще долго кашлял, плакал, ругался и даже молил о спасении христианского Бога, в которого доселе не верил. Но похоже здесь, во владениях кудияровского Плутона, мольбы его оставались не услышанными. И вскоре Алексей почувствовал такую усталость, что его начало покидать сознание. Он стал забываться, но это не было сном. Мыслил Зайцев почти ясно, а то, что ощущал, никак нельзя было назвать реальностью. Его словно бы окутывало темным опиумным дурманом, постепенно он потерял связь с телом, и оно вдруг воспарило под самый потолок, тогда как сам Алексей, то есть его сознание оставалось прикованным к кресту. Душа и тело Зайцева будто поменялись местами. Первая томилась в плену, второе же совершенна свободно купалось в эйфории. Эта спасительная метаморфоза вернула Алексею способность размышлять — все, что ему оставалось, — и он принялся философствовать на тему, очень далекую от подземного плена. Впрочем, размышления его были болезненными, он не отдавал себе отчета в том, что думает, пока случайно не поймал себя за этим занятием и не посмеялся над полубредовыми рассуждениями. В другое время это нисколько не удивило бы психолога-профессионала, а сейчас он вдруг заинтересовался, кто же все-таки в нем философствует о судьбах человечества и кто высокомерно насмехается над ним.
«Понятно, что эти глупые идеи принадлежат мне, — поражаясь, с каким трудом в голове ворочаются мысли, думал Зайцев. — Но потом откуда-то из небытия вынырнул я-второй и смутил меня-первого своим присутствием. Это похоже на то, как человек входит в комнату и застает самого себя за непристойным занятием. Или подсматривает за собой в замочную скважину. Но для этого он должен находиться одновременно по обе стороны двери. Стало быть, нас все-таки двое. Вот только разобраться бы, who is who, кто есть я-рассуждающий, а кто подглядывающий, кто смущает, а кто смущается?.. Это я, — сам же ответил Алексей. — Я ловец и дичь, судья и подсудимый, виновник события и его единственный невольный свидетель… А кудияровец — это тот, кто стоит только по одну сторону двери. Машина без водителя, один в одном лице».
Неожиданно кто-то прервал его мысли, легко тронув за ногу. Зайцев вздрогнул, открыл глаза и первой его мыслью было: «все, началось». Алексея захлестнуло страхом, в панике он резко поднял голову, но увидел не своих мучителей, а ребенка лет двенадцати без каких-либо признаков пола. Дитя совсем не по-кудияровски стояло на четвереньках и с любопытством рассматривало распятого стояка. За ним Зайцев заметил еще двоих помоложе, но таких же чумазых и лохматых. В отличие от взрослых, лица у детей были гладкими и необыкновенно живыми, но даже многолетняя грязь не могла скрыть их бледности. Поразительным было и то, что у детей имелись все конечности, и самый младший прекрасно умел пользоваться этими природными инструментами: одной рукой он яростно скреб темечко и затылок, другой — меланхолично ковырял в носу.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});