— У нее хорошая улыбка, — заметил он, прежде чем спрятать снимок. Положив фото в карман, он отправился дальше. Мэтти следовала за ним.
— Ты не забыл, о чем говорили мы с Джейком и Конни, правда? И поэтому ведешь себя так странно?
— Решила, что я хочу тебя подразнить?
Мэтти покраснела.
— Самую малость. Промелькнула такая мысль, папа.
Джошуа улыбнулся.
— Нет. Просто таков мой характер. Хорош он или плох, твоя мать не испытывала к нему симпатии.
Этим было сказано слишком мало. Долорес оставалась с Джошуа, пока не выросли и не разъехались дети, а потом подала на развод. Она умерла через семь лет, после двух новых браков, уже подумывая о новом муже. Браку номер четыре помешал пьяный водитель.
— Я все обдумал, Мэтти. Спасибо вам, детки. Тем не менее ответ будет — «нет».
— Папа, ты вовсе не молод. И знаешь, что мы предлагаем тебе самое разумное.
— Да, а чья все-таки идея? Если я переберусь в дом для престарелых, Джейк и Конни избавятся от лишней заботы. И не говори мне, что эта мысль не приходила тебе в голову, девочка.
Пожав плечами, Мэтти ответила отцу правдой на правду.
— Конечно же, приходила. Никто из нас не сможет взять тебя к себе, папа, даже если ты захочешь расстаться с этим старым домом. У нас нет свободного места. Но мы волнуемся… Я волнуюсь. Что если ты упадешь?
— Наверное, умру и тем самым избавлю вас от хлопот, — ответил Джошуа, задержавшись, чтобы глянуть на какие-то пыльные книги.
— Папа, ты совершенно невозможен. Нечего удивляться, что мама развелась с тобой.
Мэтти всегда называла этот дом большим и старым. Именно таким он и стал теперь. Когда они с Долорес купили его, дом выглядел совсем иначе — при Джейке-то и Констанс, проказливых и непоседливых… да и Долорес была на шестом месяце — носила Мэтти. Теперь дом сделался совершенно пустым, невзирая на все накопленное за тридцать с лишним лет. Джошуа выронил снимок на подставку для телевизора и отправился к холодильнику за пивом. Сделав глоток, старик скривился.
Да, после того как прекратили выпускать «Магнолия Брэнд», хорошего пива он уже не пробовал.
Джошуа сел и, медленно потягивая горький напиток, начал приспосабливаться — как делал всегда — к тому, чего изменить был не в силах. Он взял снимок, купленный на барахолке. Женщина на фото казалась юной, ровесницей Долорес, какой та была в год их свадьбы. Джошуа поглядел на собрание семейных снимков, выставленное на тумбе для телевизора… несколько фото, соединенных в одной рамке. Вот они с Долорес в вечер их выпускного бала, перед новеньким отцовским «фордом». Потом одна Долорес — память медового месяца, проведенного на берегу Мексиканского залива. А вот Джейк и Констанс в возрасте двенадцати и одиннадцати лет, занятые крокетом на лужайке перед этим же самым домом. И, наконец, шестилетняя Мэтти в пасхальном наряде, демонстрирующая перед камерой всю отпущенную ей меру праздничного настроения.
Не такая уж плохая была жизнь. Даже очень неплохая — отчасти. Иногда им с Долорес выпадали добрые времена, и он не мог назвать их брак ошибкой, коль скоро результатом его стала Мэтти. Что касается Джейка и Конни… они здоровые дети. Все родители хотят иметь счастливых и здоровых детей, и у Джошуа не было причин жаловаться на своих старших — в этом отношении. Едва ли не во всем остальном от них можно было ждать большего, однако теперь от него уже ничего не зависит.
Джошуа вновь поглядел на купленную фотографию. Что же в этом лице так привлекает его? Женщину можно было назвать хорошенькой, однако ей не хватало экзотической красоты Долорес. Открытый, искренний взгляд, улыбка… дружелюбная, не более того. Повесть, которую могла она рассказать о себе, забылась еще до того, как снимок попал в коробку на Кейнмилльской барахолке. Тех, кто знал эту женщину, любил ее, больше не было рядом… И Джошуа понимал, что настанет день, когда подобное можно будет сказать и о нем… увы, куда скорее, чем хотелось бы думать.
«И ты заслуживала лучшей участи. Уж это я знаю».
Поначалу мысль эта явилась ему отголоском, тенью, расплывчатой и бессвязной. Джошуа рассматривал собрание семейных снимков, заключенных в тонкие рамки, сравнивая их с этой потертой по краям фотографией. Он вновь поглядел на привычные рамки. «Ты, конечно, заслуживала лучшего. Впрочем, и все мы тоже».
Тень сделалась более отчетливой и, рождая в душе Джошуа смесь вины и восторга, превратилась в весьма внушительную идею. Он буквально видел выражение, с каким посмотрела бы на него Долорес, окажись она сейчас рядом. Джошуа ухмыльнулся. «А пошла ты!»
Весьма осторожно отогнув подставку, удерживавшую картонный задник рамки, Джошуа неторопливо высвободил фото. Достав снимок Долорес, он бросил его в ящичек тумбы. А потом достал портрет незнакомки и поместил его на место Долорес. Еще миг — рамка стала на свое место, и ему вдруг показалось, что эта женщина, заменившая бывшую жену, всегда была там. «Долорес, ты долго хотела уйти из моей жизни. Теперь желание твое исполнилось», — подумал он, твердой рукой задвигая ящичек в глубь тумбы. Джошуа посмотрел на эту женщину: стекло сгладило все морщинки старого отпечатка — так, как будто их вовсе не было. Интересно…
— Кто ты…
— Не говори глупости, Джош. Где дети?
Женщина, лежавшая на больничной койке, разглядывала его сонными глазами. Она была права. Действительно, какие глупости. Он прекрасно знает ее. Время и химиотерапия взяли свое, однако на самом деле она не изменилась. Ее зовут Рут. Второе имя Мэриэм. Девичья фамилия Пью. Родилась в Чатахе, штат Миссисипи, примерно шестьдесят три года назад. И была его женой последние тридцать пять лет своей жизни. Он знал ее куда лучше, чем себя самого. Оттого-то так трудно было проститься…
— Джейк и Конни вот-вот придут, — ответил он. — А Мэтти здесь.
Джошуа знал, что говорит правду, хотя и представления не имел о том, откуда все это ему известно. Он глядел на свою умирающую жену.
— Вот уж не думал, что все сложится таким вот образом, — сказал он.
— А как это должно было произойти, Джош? Неужели ты думал о таких вещах в день нашего знакомства?
А это было…
Немедленно, повинуясь зову, явились два воспоминания. Пикник на Перл-ривер, четвертое июля, День Независимости. И Рут в группе подруг. Его приятель, который познакомил их. А потом снова фейерверк — на выпускном вечере… И все последующие годы. Он ничего не забыл. Долгую и неспешную поездку до зала, танцы, красные и белые шарики, креповую бумагу… предвкушение ночи, которая — оба они знали уже тогда — окажется самой чудесной в их жизни. Потом столь же долгое и неторопливое возвращение и дивная остановка по дороге. Второе воспоминание говорило о том, что поблекшее фото заняло место, которое прежде принадлежало Долорес.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});