— Холли — тетка суровая, тяжелой работы на кухне хватает, а ты еще, поди, после утрешнего не отошла. У меня, помню, первые дни из-за физухи все болело.
Зря она это сказала. До сих пор я чувствовала себя неплохо, но сейчас разом вспомнилось все случившееся сегодня и заныла, кажется, каждая косточка. Я тряхнула головой, повела плечами, проверяя, как отзовутся мышцы. Ничего, жить можно. В конце концов, я не изнеженная барышня, ничего тяжелее веера в руках не державшая.
— Я приду встретить тебя, — сказал Родерик мне вслед.
Я обернулась и кивнула ему в ответ. Заметила, как насупился Алек, и на миг почувствовала себя неловко. Но, с другой стороны, я не строила ему глазки, значит, и не виновата ни в чем. И вообще, не о парнях сейчас стоит думать.
Раздатчица, услышав про отработку, поджала губы и исчезла за дверью в задней стене, чтобы вскоре появиться из другой двери, рядом со стойкой. Мы прошли по узкому коридору и оказались на кухне.
— Явились, дебоширы? — Дородная женщина средних лет уперла кулаки в бока. — Начнем с посуды, а потом и другая работа для вас найдется.
Она вручила нам два фартука, на удивление чистых. Нас провели в еще одну комнатушку. Феликс скривился, разглядывая ведро с помоями и стол, на котором кривобокими башнями высились стопки мисок с остатками пищи.
— Чем тут так воняет, вроде не едой?
— Отбеливателем. — Я начала закатывать рукава. — Говорят, он убивает заразу.
Дежурить по кухне вместе с другими воспитанниками и мыть посуду мне доводилось не раз. Не знаю, водилось ли такое правило в дворянских домах, но в приюте был заведен обычай пользоваться при мытье посуды вонючим порошком, которым обычно белили холсты. Как мне рассказала некогда Джейн, бессменная начальница кухни, обычай этот ввела госпожа Алекса, когда нанялась целительницей приюта, и вскоре воспитанники стали маяться животами куда реже.
Наверняка и тут кто-то из целителей постарался, рассказав про порошок.
Глядя на меня, и Феликс начал заворачивать рукава.
— Соображаете, — сказала, разогнувшись от здоровенного бака, старуха, и я узнала служанку, которая днем собирала с пола еду. — Значит, смотрите, как оно делается…
На самом деле ничего сложного не было. Соскрести лопаткой с грязной посуды остатки еды, сунуть в бак с горячей мыльной водой. Когда в баке накопится достаточно мисок и чашек, промыть их щеткой и переложить во второй бак, куда загодя бросили горсть отбеливающего порошка, и оставить на четверть часа. За это время сменить воду в первом баке, благо для этого было достаточно вынуть пробку из отверстия в дне, а потом сунуть в бак кожаные шланги, привязанные к водным артефактам. Сменить воду и в третьем баке, куда потом обеззараженная посуда перекочует для полоскания. Вымытые миски-чашки-приборы протереть полотенцем, собрать в стопки и составить в шкафы.
Ничего сложного, монотонная работа позволяла отдохнуть голове и даже немного успокаивала.
Успокаивала меня, но не Феликса.
33
Сперва его едва не стошнило над баком с помоями, и я молча отодвинула его — мой-то желудок был куда крепче. Но и к возне в баке с водой Феликс приноровился не сразу. Несколько раз тарелки выскальзывали из его рук, благо ни одна не разбилась. Движения его становились все резче, все дерганей, сама собой сошла на нет болтовня между нами, и я решила лишний раз не смотреть в его сторону — человеку, дошедшему до такого состояния, немного надо, чтобы взорваться. Перекипит внутри себя, успокоится…
Я подпрыгнула от яростного крика, а потом зазвенели осколки влетевшей в стену миски.
— Я потомственный дворянин, а не обслуга!
— Посуда-то в чем виновата, — хихикнула посудомойка.
— А ты вообще заткнись! — Последующая тирада была длинной, бессвязной и абсолютно нецензурной.
Я медленно — очень медленно, не хватало еще выронить и тоже разбить — опустила на стол миску и сказала:
— Рот закрой.
Феликс стремительно развернулся ко мне.
— Что?
— Рот закрой, а то я его тебе с мылом вымою. Хорош потомственный дворянин, который не умеет держать себя в руках и грязно ругается при женщинах. Как ты собираешься повелевать другими, когда собственными эмоциями управлять не можешь?
— При боевом товарище, — взвился Феликс. — И не тебе…
Ну да, перед тем как дать ему в морду, я тоже особо выражений не выбирала. Но это не тот поступок, которым я буду потом гордиться.
— Она — не боевой товарищ! — Я ткнула пальцем в судомойку, с веселым любопытством наблюдавшую за нами. На самом деле я была более чем уверена — эта женщина и сама не прочь пропустить соленое словцо к месту и не к месту. Но даже если и так, это не повод обкладывать в три этажа человека вчетверо старше себя только для того, чтобы сорвать дурное настроение.
— Да кто она такая вообще? — взвился Феликс. — И кто ты, чтобы мне указывать?
— Чернь, — усмехнулась я. — Чернь, на которой можно срываться, потому что она не ответит. Ведь нельзя же высказать все то же самое сиятельному графу Рейту, который назначил отработку.
— Ты утверждаешь, что я трус? — медленно произнес он.
— Я утверждаю, что еще ни разу не видела человека, который не смог бы сдержаться при старших и влиятельных. Почему-то пылкий нрав срывают только на тех, кто не может ответить. Так вот, я — могу. Поэтому придержи язык.
— Я не трус. — Феликс рванул тесемки фартука, но узел затянулся, и парень задергался, пытаясь выпутаться из него, с каждым рывком злясь все сильнее. — И я спрошу Рейта, по какому праву он так меня унизил!
— Унизил, заставив работать? — не удержалась я. — А вкусно кушать из чистой посуды за чистым столом потомственного дворянина не унижает?
— Так кто на что способен.
— Способен или просто родился в подходящей семье? — Меня тоже понесло.
— Я поступал на боевой! — Феликс снова дернул фартук, тесемка затрещала, оторвавшись. — На боевой, а не на обучение прислуги!
Он шагнул к двери.
— Ох, зря ты это, девонька, — протянула судомойка. — Декан-то