как и с артефактами, он позаботился о вещах, о которых я никогда бы не подумала. «Белоручка» среди тех, с кем я росла, считалось оскорблением. И в то же время… я вспомнила руки судомойки: красные, опухшие, с глубокими трещинами. Конечно, за несколько дней мои такими не станут, но достанется им прилично.
— Прежде чем ты откажешься, скажу, что сам сварил притирания. Хороший целитель всегда немного алхимик.
— Спасибо, — повторила я. Осторожно взяла с его ладони баночки — неожиданно увесистые. Призналась: — Не знаю, что сказать. Обо мне никто так не…
— Тш-ш… — Родерик накрыл пальцами мои губы. — Твои друзья из приюта не могли позаботиться о тебе не потому, что ты им безразлична. Просто они сами были на попечении других людей. Я ничего особенного не сделал, Нори. Когда человек нравится, о нем хочется позаботиться, а когда это нетрудно сделать, забота ни к чему не обязывает. Разве что… — Он улыбнулся. — От поцелуя я не откажусь.
Я зарделась. Потянувшись на цыпочках, ткнулась губами в его губы и замерла так, не зная, что делать дальше. Родерик подхватил меня под бедра, поддерживая, вторая рука скользнула мне в волосы. Мягко захватил мою нижнюю губу, провел языком. Сердце заколотилось как ненормальное, ухнуло куда-то в низ живота, разливаясь теплом. Я прильнула к Родерику, старательно повторяя его движения, а потом мне стало все равно, что он подумает о моем умении целоваться. К запаху горьких трав, уже такому знакомому, примешивался пряный аромат прополиса и еще какой-то незнакомый сладкий запах, упругий шелк волос скользил под моими пальцами, мягкие и теплые губы ласкали мои, сбивая дыхание, срывая едва слышный стон.
Родерик отстранился, заглядывая мне в глаза. Светлячок давно погас, и в темноте сада я могла лишь угадывать черты Родерика и выражение его лица.
Он легонько коснулся губами кончика моего носа, разжал объятья.
— Ты устала?
Я молча смотрела на него, не понимая, о чем он.
— Нори. — Его пальцы снова перебрали мои волосы, и я потянулась навстречу его руке, прикрывая глаза. — Я бы не отпускал тебя до утра. — Горячий шепот словно прошелся бархатом по коже. — И утром не отпустил бы тоже. Только…
Он отступил на шаг. Зажегся светлячок, заставив меня зажмуриться, и Родерик спросил:
— Насколько ты устала? Я могу проводить тебя в общежитие…
Только от наших желаний мало что зависит. Сердце снова ухнуло вниз, в этот раз от разочарования превратившись в ледяной комок, а он продолжал:
— …если совсем ноги не несут. Или можем посидеть на лавочке, пока не похолодало. Или… — Он улыбнулся неожиданно лукаво. — Я обещал научить тебя танцевать и не хотел бы разбрасываться обещаниями.
34
Еще несколько минут назад я бы сказала, что безумно устала. Сейчас, кажется, за спиной выросли крылья. Но…
— Разве за несколько дней можно научиться танцевать? Так, чтобы не вызывать насмешек?
— Научиться — нет, — сказал он, и я сникла. — Чтобы двигаться в танце так же легко и естественно, как дышишь, надо начинать с детства. Меня стали дрессировать примерно вот с таких. — Родерик склонился, проведя ладонью чуть выше колен.
— Дрессировать? — переспросила я.
— Дрессировать, муштровать, натаскивать — выбирай слово, какое нравится больше, смысл один, — пожал плечами он, а я вспомнила Селию и гувернантку, которая лупила ее линейкой по спине, чтобы не горбилась. — У тебя столько времени нет, но, если будешь заниматься каждый вечер, сможешь выучить один простой танец так, чтобы не думать, куда ставить ноги и как не отдавить их кавалеру. Может, даже получишь удовольствие от танца. Если хочешь.
— Хочу, — тут же сказала я.
Не знаю, смогу ли я научиться или, несмотря на все усилия Родерика, на посвящении простою весь вечер у стенки, но от такого повода встречаться несколько вечеров подряд я ни за что не откажусь. Щеки налились краской — казалось, эти мои мысли были написаны у меня на лбу, и, чтобы скрыть их, я добавила:
— Все равно ведь когда-нибудь придется учиться.
— Придется или нет — решать тебе. — Родерик взял меня за руку и повлек по дорожке. — Если доучишься и получишь личное дворянство, лучше будет, если ты выйдешь в свет. Визиты и балы — это знакомства, от которых часто может зависеть карьера. Ты ведь не захочешь всю жизнь провести в каком-нибудь провинциальном гарнизоне?
— Не знаю, я об этом не думала, — озадаченно произнесла я. — Но при чем тут карьера? Неужели должности дают тем, кто лучше танцует?
Родерик рассмеялся.
— Нет, конечно, хотя всякое бывает. Но представь себя на месте человека, которому нужно подобрать себе подчиненного. Есть два кандидата, примерно одинаково способные, с хорошими рекомендациями и так далее… Но одного ты видела пару раз и запомнила как человека, оттоптавшего тебе все ноги в танце, а второго хорошо знаешь как вежливого и галантного кавалера. Выбор очевиден, правда?
Я задумалась.
— А если еще точнее — скорее всего я буду считать, что он бука и менее способен. Просто потому, что толком его не знаю. И рекомендации у него будут хуже просто потому, что он бука, правильно?
— Да. Это несправедливо — скажем, барон Вернон…
— Отец Бенедикта?
— Да. Мог достичь бы куда больших высот, будь он общительней, а его жена — умнее и не испорти она отношения с обеими графинями Сандью — старшей и младшей.
— Погоди, Бенедикт говорил тебе, что его отец — близкий друг графа.
— Нет. Были в лучшем случае приятелями, но теперь лишь раскланиваются.
Похоже, отцу Оливии дороги его жена и дочь, если он отдалился от человека, жена которого рассорилась с его семьей.
— Знаешь, сама мысль о том, что отец Бенедикта достоин большего, меня злит, — призналась я.
— Вот так оно и получается, — кивнул Родерик. — Как бы ты ни хотела быть беспристрастной, барон Вернон-старший — отец Бенедикта, и для тебя этим все сказано. Поэтому, если ты решишь выйти в свет после диплома, танцы, этикет, умение вести легкий и приятный для всех разговор тебе понадобятся.
Я застонала. Он