Колени Рейна начинают соскальзывать, и ему становится все труднее сохранять ровный темп, поэтому одной рукой я обхватываю его спину, а другой — ягодицы, и быстро меняю наши позиции.
Нависая над ним, я провожу губами по его подбородку, пронзая быстрыми, плавными толчками. Киран тяжело дышит мне в шею, и по моей спине начинает стекать краска, когда его скользкие пальцы пробираются мне в волосы. Дергая за пряди, Рейн притягивает мой рот к своему.
— Детка, — протестующе бормочу я, думая о том, где недавно побывали мой рот и язык.
— Мне плевать, — рычит он, прежде чем обхватить мое лицо, покрыть его бирюзовой краской и прижаться губами к моим. Его язык немедленно исследует мой рот, и мне ужасно это нравится. Я страстно целую Кирана, трахая все сильнее и быстрее, отчего мы скользим по покрытому краской холсту.
Скоро, слишком скоро, я ощущаю, что приближаюсь к оргазму. И мне нужно, чтобы с Кираном были на одной волне.
Просунув руку между нами, я сжимаю его длину и быстро двигаю кулаком, используя краску вместо смазки.
— Давай, Рейн, — рычу я ему в рот, прежде чем скользнуть языком по его Адамову яблоку, несмотря на то, что оно было покрыто краской.
Черт с ней, она нетоксична. Проверено на себе.
— Да, — стонет Киран, двигая бедрами навстречу моим толчкам. — Мы сделаем это вместе.
— Куда мне кончить? — тяжело дышу я, возвращаясь к его губам.
— Куда хочешь, детка. Один из лучших моментов в искусстве — это неизбежный хаос, который возникает, когда ты создаешь шедевр.
Боже, как же я его люблю.
Я улыбаюсь Кирану в губы, покусывая нижнюю и мягко дергая ее зубами, прежде чем выйти из него. Я сжимаю оба наших члена в руке и кончаю первым, покрывая освобождением забрызганный краской живот Рейна. Его собственный оргазм приходит вслед за моим.
Изо всех сил пытаясь отдышаться, я протягиваю руку и скольжу ей по молочной жидкости, смешивая нашу сперму с краской на животе Рейна.
Претендуя на него.
Мой.
Создавая гребаный шедевр.
Наш.
Возможно, я не всегда понимаю искусство, но все же чувствую его. Иногда оно не идеально, но в нем есть определённая красота. Это визуальное представление не только времени и усилий, но и страсти. Это способ выставить частичку своей души на всеобщее обозрение и довериться публике, чтобы та нашла сходство в своей интерпретации. Автор всегда уязвим, потому что знает о том, что не все увидят его искусство в том же свете.
Так же, как и любовь, которую я испытываю к Кирану.
А судя по рисункам в его альбоме, я готов поспорить на то, что мое чувство взаимно.
Такая любовь, как наша, никогда не будет совершенной. И нам придется нелегко. Иногда мы будем действовать не совсем верно и будем вынуждены сделать шаг назад, и попытаться увидеть ситуацию глазами другого. Временами кто-то будет считать, что наши отношения ненормальны. Но я не сомневаюсь, что они всегда будут напряженными и страстными.
Сумбурный шквал обожания и вожделения.
И какой бы хаос ни вызывала эта любовь, она всегда будет прекрасной.
Потому что она наша.
Глава тридцатая
Ривер
День двадцать девятый
Заниматься сексом, купаясь в краске — увлекательный процесс.
А совместное мытье в душе? Такое же приятное.
Что по поводу неприятных моментов? Отмыть засохшую акриловую краску с деревянных полов — та еще задача.
Ну, что тут сказать? Я не всегда до конца продумываю свои идеи.
Но, даже сейчас не могу припомнить, чтобы когда-нибудь так широко улыбался, наблюдая за Рейном, который скребет пол и бурчит о моих идиотских затеях, только для того, чтобы поднять глаза и поймать мой взгляд.
А потом… он улыбается в ответ.
Не ухмыляется, а по-настоящему улыбается, и мне кажется, что часть меня умирает на месте.
Я не хочу ничего большего, кроме как быть причиной его улыбок.
Что насчет холста? Заниматься на нем сексом было потрясающим действием, так что я бы сказал, моя идея стоила хлопот с уборкой.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Потому что искусство, как и любовь, идет рука об руку с хаосом.
Глава тридцать первая
Киран
День тридцать четвертый
Завтра мы возвращаемся.
И, честно говоря, это самая отрезвляющая мысль на свете.
Думаю, ни один из нас не хочет уезжать. По крайней мере, я точно.
Жизнь в шале являлась бегством от реальности, напоминая наш собственный маленький рай. Ну, после того, как нам удалось прийти к соглашению.
Но возвращения было не избежать. Поэтому мы решили сделать наш последний день незабываемым.
Он начался с завтрака на веранде, даже если снаружи ощущался адский холод. Нам было все равно, мы просто разожгли костер в сфере и завернулись в одеяла, поедая лучшие буррито в мире. Клянусь, больше всего мне будет не хватать стряпни Рива.
Ну, ладно, это неправда. Сначала я буду скучать по нашему сексу и пробуждениям от утреннего минета.
Но после этого сразу идет еда. Стряпня этого парня соперничает с воспоминаниями о блюдах, которые готовил мой отец.
После завтрака, к всеобщему удивлению, мы провели пару часов в постели.
К тому времени уже близился обед, поэтому мы взяли с собой сэндвичи, термосы с горячим шоколадом и одеяла, решив отправиться на прогулку к озеру. Тому самому, которое я перенес на бумагу, а затем подарил Риверу.
Прогулка прошла чудесно. Это было все, о чем я мог мечтать в наш последний день.
Сейчас уже совсем стемнело, и мы лежим в гамаке, который Ривер отчаянно пытался сделать уютнее, хотя двое взрослых парней едва ли тут помещаются.
Но мне все равно. В ту секунду, когда он сказал, что хочет посмотреть на звезды, потому что именно так любил проводить последнюю ночь в горах, я сдался.
Похоже, я всегда сдаюсь, когда дело касается Ривера.
А потом он кое-что сказал, и клянусь Богом, я запомню его слова до самой смерти.
Взгляд на ночное небо — лучший способ напомнить себе о том, насколько мы незначительны.
В ту же секунду, как Ривер выключил наружное освещение, я это осознал. Ощутил глубоко в себе.
И вот мы здесь, свернулись калачиком под грудой одеял и спальным мешком, не рассчитанным на такую температуру, в гамаке, который в любую секунду может порваться.
И я именно там, где и должен быть.
А это означает, что я не готов покинуть шале. Не сейчас, когда мы обрели покой, как в себе, так и друг в друге. Не могу сказать, как и когда это произошло, но за последние пять недель Ривер перестал быть моим врагом, превратившись в…
Моего друга. Любовника.
Хранителя моих тайн.
Мою спасительную благодать.
И я ни за что на свете не хочу это терять.
— Можешь молчать, но я слышу твои мысли, — говорит мне Рив через некоторое время, рассеянно играя с завязками моей толстовки. — Хочешь поговорить о том, что тебя гложет?
Не особенно.
— Просто думаю о завтрашнем дне, об отъезде, — говорю я, и это не совсем ложь.
— Не думай о нем. Ведь у нас еще есть сегодняшний вечер.
Я знаю, что Ривер прав. И не хочу портить своим пессимизмом те немногие часы, что у нас остались.
Мы оба знали, что наше время ограничено. Пять недель — не целая жизнь. Этот период будет конечен.
Так почему же я хочу, чтобы они стали эквивалентны вечности?
— Расскажи мне что-нибудь правдивое, — просит Ривер, отрывая меня от собственных мыслей. — Что-то, чего я не знаю.
— Ты мне нравишься, — тут же шепчу я, и в моих словах нет ничего плохого.
На самом деле, как раз наоборот. Они сказаны в нужное время.
— Я и так знаю, — смеется Рив. — Как я могу не нравиться?
Дерзкий, как и всегда.
— Беру свои слова обратно, — невозмутимо отвечаю я, отчего он ухмыляется еще больше.
— Ты мне тоже нравишься, — шепчет Ривер, целуя меня в губы, прежде чем обхватить мою руку, лежащую на груди. — Но, ты ведь знаешь, я не это имел в виду…