Секундочку.
Черт.
Мой. Альбом. Для. Набросков.
Я оборачиваюсь, когда Рив открывает первую страницу, и тут же напрягаюсь. Потому что знаю, что там нарисовано.
Наброски его рук и маленькая татуировка в виде креста на внутренней стороне запястья, там, где находится пульс.
Я также знаю, что изображено дальше, потому что сам рисовал эти наброски.
Его. Ривера.
Все части его тела, которые запомнил за последние недели. Каждую линию, изгиб и мышцу. Каждую тату, украшающую его кожу.
Там есть все.
Оооо черт, это плохо.
Даже хуже.
Как Танос, захвативший все шесть Камней Бесконечности — настолько плохо.
Тревога проникает в самую глубину моей души, когда Рив поднимает свой сине-зеленый взгляд, чтобы встретиться с моим.
Выражение его лица нечитаемое.
— Рив, — говорю я как можно мягче, как будто разговариваю с пугливым животным, а не с парнем, который стал для меня самым важным человеком на свете. Даже за такое короткое время.
Ривер ничего не отвечает, лишь делает медленный шаг к двери, не сводя с меня глаз.
И поскольку я уже знаю его, как свои пять пальцев, то понимаю, что тот собирается сбежать.
Как я и предсказывал, Ривер перепрыгивает через холст на полу, делая рывок к двери и пролетая мимо нее на всех парах.
— Рив, подожди! — кричу я и бегу следом, в мгновение ока выскакивая за дверь, но этот ублюдок оказывается быстрее.
Он направляется прямиком в ванную и захлопывает дверь прямо перед моим носом. Я пытаюсь покрутить ручку, но безуспешно, Рив уже заперся внутри с альбомом, который я ценю больше всего.
Тем самым, где изображен он.
Глава двадцать девятая
Ривер
День двадцать восьмой
Я с облегчением вздыхаю, потому что успел добежать до ванной раньше, чем меня настиг Рейн. Не поймите меня неправильно, я чувствую вину за то, что заперся здесь с альбомом, хотя Киран явно не желает, чтобы я в его заглядывал.
Но черт.
Он меня нарисовал?
— Abhainn, это не то, о чем ты подумал, — отрицает Рейн с другой стороны двери, продолжая колотить по ней кулаками.
Обычно я бы с удовольствием слушал его мольбы, но в данный момент от его голоса мое сердце разрывается на части. При других обстоятельствах я бы уступил просьбам Рейна или даже требованиям. Я бы подчинился, как ему нравится.
Но покорность не в моем характере.
Только иногда и только с ним.
Я не отвечаю, а вместо этого двигаюсь к туалетному столику и, опираясь на него спиной, соскальзываю на пол. Сделав глубокий вдох, я изо всех сил стараюсь не обращать внимания мольбы Рейна и его стук в дверь.
Но это сложно.
Надеюсь, он не сорвет ее с петель, пытаясь добраться до меня, прежде чем я успею заглянуть внутрь.
— Ривер, сейчас же открой эту чертову дверь! — кричит Киран.
В его голосе нарастает гнев, а дверная ручка продолжает дребезжать.
Я не отвечаю, позволяя Рейну кипеть от ярости.
Он нарисовал меня.
Он нарисовал меня.
Боже. Он. Нарисовал. Меня.
Неважно сколько раз эта мысль проходит через мой разум, она не имеет никакого смысла.
— Детка, пожалуйста. Давай поступим так. Ты откроешь дверь, и я обещаю, что мы посмотрим альбом вместе.
Ага, он уже пытается заключить со мной сделку.
Многие люди не знают, что стадии горя относятся не только к потере и смерти. Рейн — осознает он это или нет — уже на третьем шаге: торг.
Я открываю альбом и листаю его. Страница за страницей.
Все наброски — мои.
Татуировки.
Грудь.
Руки.
Пресс.
Губы.
Глаза.
Лицо.
Весь этот графит на бумаге отражает меня, словно зеркало.
Не знаю, сколько времени я уже сижу, листая альбом Кирана. Просмотрев, его, наверное, с полдюжины раз, я все еще не верю, что Рейн заполнил весь альбом только мной.
Когда он успел?
Я никогда раньше не видел его с альбомом в руках. Киран никогда не рисовал передо мной, за исключением того единственного раза, когда я звонил ему по FaceTime. Насколько мне известно, он не фотографировал меня, чтобы потом сделать наброски по фото.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
А значит, все они из его головы.
И всякий раз, когда Киран касался, целовал и ласкал мое тело.… Он не просто ему поклонялся.
Рейн заучивал его наизусть.
В груди бешено колотится сердце, а ладони начинают потеть, когда я поднимаюсь на дрожащих ногах, ощущая себя Бэмби, сделавшим первый шаг в своей жизни. Затем пересекаю ванную и открываю дверь.
Я ожидаю увидеть Рейна прямо перед собой, но в своих размышлениях, должно быть, не заметил, что тот больше не стучит в дверь. Вместо этого я замечаю, что он сидит на полу напротив, обхватывая голову руками.
Четвертая стадия — депрессия.
Киран напрягаются, когда слышит скрип двери, но не делает ни малейшей попытки посмотреть на меня или что-то сказать.
Присев перед ним на корточки, я кладу закрытый альбом на пол, но Рейн, по-прежнему, не поднимает глаз.
— Ты нарисовал меня? — шепчу я дрожащим от волнения голосом. Мои слова не должны звучать как вопрос. Но, вероятно, дело обстоит именно так.
Я понятия не имею, что это означает для нас, и Киран, наверняка, тоже.
Наверное, поэтому он и не хотел, чтобы я видел наброски.
Посмотри на меня, детка, беззвучно умоляю я. Внутри все скручивает от предвкушения.
Словно прочитав мои мысли, Киран поднимает голову, и его янтарные глаза встречаются с моими. Они покрасневшие, как будто он сдерживает слезы, и я ненавижу саму мысль о том, что мои действия причинили ему боль. Я бы никогда так не поступил, но иногда не могу не вести себя как эгоист, думающий лишь о собственной выгоде.
Я смотрю, как на лицо Кирана надвигается стоическая маска, которую тот не носил уже несколько недель, и у меня возникает желание схватить его за плечи и встряхнуть.
Наши отношения не такие. Больше нет.
И тут до меня, наконец, доходит. Пятый этап — смирение.
Но смирение с чем? С моим гневом или возмущением, которых и в помине нет?
Хватая Кирана за запястья, я поднимаю нас обоих на ноги, прежде чем обхватить его лицо руками. Мое сердце готово выскочить из груди в попытке объяснить, что я чувствую. Хотя бы для того, чтобы Рейн знал, что я никогда еще не ощущал себя таким живым.
Я люблю тебя.
Слова готовы вырваться на свободу, извещая о своем присутствии, но я себя сдерживаю. Потому что так лишь отпугну Кирана.
Я с мольбой смотрю ему в глаза, пытаясь заметить хоть малейший признак того, что Рейн замечает мои чувства к нему. Что его наброски — это самый чудесный подарок, случайный он или нет. Что Киран подарил моему сердцу крылья и позволил ему парить.
Что я люблю его.
Безумно. По-настоящему.
Я бы отдал все на свете, чтобы озвучить свои чувства прямо сейчас.
Но у меня есть еще один способ.
Показать.
Я прижимаю Кирана к стене, впиваясь в его рот в обжигающем поцелуе. Прикусывая нижнюю губу, быстрыми движениями я расстегиваю свой ремень, пуговицу джинсов и молнию, в затем проделываю то же самое с Рейном.
— Твой талант так заводит, — бормочу я ему в губы, продолжая скользить языком по контуру, прежде чем схватиться за футболку и стянуть ту через голову. Я бросаю ее на пол и иду обратно в комнату Кирана, по дороге стягивая свои джинсы. Как только переступаю порог, то слышу звуки «Pavement», SayWeCanFly, исходящие из Spotify на моем телефоне, и в голову приходит одна идея.
— Ты не злишься? — слышу я за спиной голос Рейна, неуверенность сквозит в его грубом шепоте.
В одних трусах я обхожу лежащий на полу холст и начинаю копаться в коробке с акриловыми красками.
— Нет, абсолютно, — отвечаю я, хватая пару больших тюбиков краски.
Отвинчивая крышку, я срываю ее полностью, прежде чем перевернуть тюбик и вылить на холст королевский синий.