Я вздрагиваю от его слов, резко сглатывая:
— Я чувствую себя виноватым. Если бы я тогда…
Киран яростно качает головой, прерывая меня:
— Человеку не следует зацикливаться на прошлом, Abhainn, и забывать про настоящую жизнь.
Я издаю сдавленный смешок:
— Ты только что неточно процитировал мне Гарри Поттера?
Рейн ухмыляется и проводит большим пальцем по моей щеке:
— Не знаю, наверное. — Его улыбка смягчается, но палец продолжает скользить по моему лицу. — Я совершил столько ошибок в своей жизни. Столько хотел бы исправить. Но не могу, поэтому все, что остается, это учиться на них и стараться не повторять.
Киран прав. Все мы так или иначе делали ошибки, главное не повторять их.
Именно это он и пытается сделать. Теперь я понимаю.
— Все равно прости меня, — говорю я Рейну, поднимая руку, чтобы схватить его за запястье. — Прости за то, как я вел себя раньше.… — Я замолкаю, стиснув зубы. — Мне очень жаль.
Его мягкая улыбка согревает мое сердце, и оно практически останавливается, когда Рейн нежно целует меня в губы:
— Ты тоже меня прости. Я бы сказал, за все, но… — Он замолкает, заливаясь смехом. — Не уверен, жалею ли я о том, что ударил тебя. Было приятно лишить блеска золотого мальчика.
Я смеюсь, мое настроение сразу же поднимается, когда я толкаю его на спину, прежде чем сесть сверху:
— Такое позволено только тебе, детка. Только тебе.
Глава двадцать восьмая
Киран
День двадцать восьмой
Все мы знаем этот классический прием «с нового года, новая жизнь». Люди придерживаются своих решений в течение месяца, ну, может, двух. А к середине марта вдруг понимают, что совсем не похудели, так что перестают тренироваться, начинают снова пить газировку, кофе или еще что-то.
И все они говорят, ну и ладно, попробую в следующем году.
Сейчас не тот случай.
У меня не было ни малейшего намерения открываться Риверу, как это произошло несколько дней назад в том форте. А потом и на следующее утро в его комнате. Но, черт возьми, я это сделал и дал себе клятву продолжать впускать Рива в свою жизнь.
И пусть это всего лишь четвертый день месяца — года — но свое обещание я намерен сдержать любым способом.
Дарить ему маленькие частички себя, какими бы незначительными они ни казались.
В конце концов, со временем я смогу познакомить Ривера с самыми темными уголками своей души — осколками, которые никогда не увидят дневного света. Частичками, которые никто не полюбит и не поймет, но я знаю, что Рив обязательно увидит в них что-то хорошее.
Потому что он такой.
Вот почему я ловлю себя на мысли, что держу Ривера за руку, когда тащу его к двери своей спальни, где находится моя импровизированная художественная студия. Я не спал здесь с той ночи, когда впервые забрался к Риву в постель, после того, как нашел его в коридоре. Но я все еще просиживал в своей комнате по несколько часов в день, когда мы не были заняты друг другом.
Ривер тепло улыбается мне, но в его глазах отражается тень смущения. Он ни разу не заходил в мою комнату с того самого дня, когда мы оказались в шале, поэтому морщина на его лбу и то, как пальцы свободной руки рассеянно постукивают по ноге, говорят не только о дискомфорте, но и о том, что, черт возьми, происходит?
Я сглатываю комок в горле и поворачиваю ручку, все еще крепко сжимая его руку:
— Я хочу кое-что тебе показать.
И мне действительно хочется поделиться с Ривом этой своей частичкой. Даже больше, чем поделился, когда подарил тот рисунок на Рождество. Это меньшее, что я могу для него сделать.
Возможно, я все еще не уверен в том, что готов признаться миру или даже самому себе, какой я на самом деле. У меня не хватает смелости показать публике «настоящего» Кирана Грейди, а не того, кем они меня считают.
Но знаю, что, когда я с Ривером, то являюсь тем, кем и должен быть.
Я широко открываю дверь и приглашая Рива войти в комнату, которая стала моим маленьким убежищем от прошлого. Он проскальзывает мимо, оглядывая светлую спальню и картины, занимающие почти все пространство.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Ривер на мгновение замирает, осматривая беспорядок на столе, в комплекте с холстом, разложенным на полу, который все еще нужно разрезать, прежде чем я смогу с ним работать. В одном углу сложены несколько готовых акриловых работ, на столе, прикроватной тумбочке и даже на полу — стопки готовых акварельных. Коробки, которые я принес, чтобы сложить их туда, уже давно переполнены.
Не говоря уже о рисунках карандашом. Они буквально повсюду. Кисти, наряду с акварельными красками, разбросаны по столу, а на полу стоят коробки с акриловыми красками. Везде, где осталось свободное место.
Риву, у которого комната всегда в идеальном порядке, моя, наверняка напоминает дом после торнадо, по которому следом пронеслось стадо быков. Но для меня это творческий хаос.
Ривер смотрит на меня с широкой улыбкой на лице, и мне нравится быть тому причиной. Я никогда не устану смотреть на то, как от улыбки на его щеках появляются ямочки.
— Можно мне взглянуть?
— Конечно, — шепчу я, подходя к кровати и расчищая ее, чтобы нам было где сесть. — Эти все должны уже высохнуть. Но будь осторожен с холстом на полу. Он у меня последний.
Я складываю в стопку акварельные рисунки, которые были разложены для просушки, стараясь не смотреть на Рива, чтобы тот мог спокойно осмотреться.
Боже, это труднее, чем я думал.
Искусство субъективно, и некоторые его грани не всегда нравятся людям. Одни из них темные и мучительные, тогда как другие яркие и свежие. Но каждый стиль имеет свою собственную красоту и место в мире.
Хотя данное знание не избавляет от страха оказаться отвергнутым. Не вписаться в окружение.
Как я со временем выяснил, с Ривером люди ведут себя так же.
Рив поднимает коробку, переполненную акварельными рисунками, и ставит ее на постель, прежде чем перелезть через меня, словно я какой-то спортивный инвентарь. Когда Ривер устраивается на кровати, его улыбка становится еще шире. Он ловит мой взгляд и буквально сияет:
— Что такое?
— Ты всегда так волнуешься, когда разглядываешь рисунки? — нервно смеюсь я. — Я про то, что искусство — это не совсем твое.
Наклонившись, Рив дарит мне легкий поцелуй, скользнув по губам кончиком языка:
— Я знаю, что говорить это глупо, но ты мое. И твои картины — часть тебя. Конечно же, я хочу их увидеть.
Он проникает языком в мой рот, и я издаю стон, когда тот переплетается с моим. Я снова твердею, и последнее, чего мне хочется, это рассматривать рисунки. Но Ривер вовремя отстраняется, прижимаясь лбом к моему и слегка задыхаясь:
— Спасибо, что поделился ими со мной.
— Спасибо за твою отзывчивость, — шепчу я тихо.
Рив отодвигается после еще одного легкого поцелуя и хватает телефон, чтобы включить свой любимый «мягкий» плейлист — который теперь нравится и мне — прежде чем начинает копаться в коробке, вытаскивая каждый рисунок. В течение получаса он просматривает почти сотню картин с окружающими шале пейзажами и городком Вейл. Некоторые из них мрачные, с обилием нейтральных тонов — стиль, который я предпочитаю — а другие более яркие и живые, как, например, та, что я подарил Риву на Рождество. От моего внимания не ускользает, что более яркие работы — это также и более поздние.
Просмотрев всю стопку, Ривер передает мне рисунки, чтобы я убрал их обратно в коробку, всякий раз встречая мой взгляд с улыбкой, и, Боже, у меня не получается сдержать гул в груди. Потому что я поверить не могу, что нечто настолько простое вызывает у него такую яркую улыбку.
Как только последняя картина оказывается в коробке, я спрыгиваю с кровати, чтобы отнести ее на место. Я начинаю разбирать рисунки на столе, хватая оставшуюся стопку, чтобы положить поверх остальных, когда до меня доносится громкий шлепок по дереву.
Поднимая взгляд, я замечаю, как Ривер хватает с пола черный блокнот. Судя по всему, мой альбом для набросков. Развернувшись, я возвращаюсь к своей задаче освободить стол.