Реваз обошел выключатели. В комнату вступили темнота и тишина.
Ция взяла с письменного стола газету, завернула платье и, осторожно пройдя впотьмах к напольным часам, положила на них сверток. Огромные часы следили за вращением земли. Стрелки едва виднелись.
— Как летят мгновенья! — пробормотала Ция, ложась рядом с Ревазом.
— Что ты сказала?
* * *
Ило взял отпуск, но от путевки в дом отдыха, как всегда, предоставленной ему месткомом, отказался.
— Хочу быть с тобой, — сказал он Дарико.
— Поехал бы лучше отдохнуть.
— Отдохнем вместе. — И тихо пропел: — «Даро, Даро — краса мира», — что означало, последует подарок или приятное предложение.
Дарико навострила ушки.
— Одевайся, идем на концерт.
— На какой концерт? Куда?
— В Летнем саду филармонии.
Дарико просияла, скинула халатик и осталась в черной комбинации и шлепанцах. Движения у нее были размеренные, женственные. Она не спеша натягивала чулки на свои упругие, литые ноги, разглядывая их в зеркале платяного шкафа. Ило, оторопело раскрыв рот, следил за ней — такой ее он еще не видел. И казалось, что она хочет сказать ему что-то и не решается. Он закурил, глянул на часы.
— Давай поторапливайся!
— Сейчас, сейчас.
Женщина взяла из шкафа свое единственное платье, надела, оправила на себе.
— Нравлюсь?
— Что я, в первый раз тебя вижу в нем?!
Ило заметил — женщина обиделась, но промолчала, она никогда не выказывала своего недовольства.
— Скорей, опоздаем.
— Минутку, я сейчас. — Дарико слегка накрасила губы, облизнула их, придавая блеск, и подошла к Ило, удивленно глядевшему на нее.
— Я сузила платье, — тихо сказала она.
Ило разом бросились в глаза и выпиравшая грудь, и туго обтянутые бедра — ей было тесно в платье, словно не вмещалась, и, когда она шагнула, он зажмурился.
Даро жила в полуподвале, и пока Ило следом за Даро поднимался по семи ступеням, оценивающе разглядывал ее фигуру. «Сказываются на нас годы», — сожалея, отметил он про себя и покачал головой.
Когда они вошли в зал, какой-то облысевший тип нудно читал стихи. Появившиеся после него артисты, толстый и тощий, немного развеселили публику. Очень насмешили их еще двое, коротышка и каланча, особенно когда танцевали вальс.
Во время антракта они погуляли в саду. Какой-то мужчина средних лет оглядел Даро и что-то сказал своим приятелям. Те засмеялись. Ило вспыхнул, но сдержался. Он курил, стараясь ни на кого не глядеть, но невольно замечал устремленные на нее взгляды, а что они выражали, ему было яснее ясного. Сначала ему польстило это, взгляды мужчин убеждали, что рядом с ним настоящая женщина. Женщина эта, правда, пьет водку, ест селедку и чеснок, но этого же они не знали. А если б знали? А если она заметит, какое обращает на себя внимание?! Зря он привел ее сюда! Но ведь он и раньше ходил с ней, почему ее раньше не замечали? Узкое платье! Да, все из-за платья, обтянувшего высокую грудь и бедра.
Мысли эти наверняка лишили бы Ило самообладания, но спасительный звонок призвал их на второе отделение концерта. Ило припал к Даро так, что половина его сиденья осталась свободной. Жаркое тело женщины приятно возбуждало, и он все теснее приникал к ней. Даро сияющими глазами смотрела на сцену, но не видела и не слышала приставленного к роялю мужчину с «бабочкой». Ило обнял ее за плечи, Даро погладила его руку. Молодые ребята, сидевшие позади них и рядом, все свое внимание сосредоточили на них, но ни Ило, ни Даро не замечали этого. Они не сводили горящих глаз со сцены, хотя ничего, совершенно ничего не воспринимали из происходившего там.
— Давай уйдем!
— Потерпи, стыдно…
— Пошли.
Парни беззастенчиво захихикали им вслед.
«Смейтесь, смейтесь, да подумайте, кто из нас в выигрыше».
Всю дорогу молчали — ив троллейбусе, и на крутой улице к дому Даро. Им казалось, что они шли, а они, держась за руки, чуть не бежали по нескончаемому подъему. Наконец вошли во двор, одолели семь ступеней вниз. Сердца их стучали в такт друг другу. Нетерпеливо хлопнули за собой дверью…
— Погоди, Ило, я сейчас…
Ило не ответил, не сумел бы — язык не повиновался. Он прижимал к себе женщину, которую, казалось, только сейчас обрел.
— Погоди… Постой… Дай хоть платье сниму… Что с тобой, не пойму.
Исступленно целуя женщину, Ило подхватил ее на руки, и тут оба явственно услышали треск материи — платье лопнуло в самом узком месте. Споткнувшись обо что-то, задевая вещи, он добрался наконец до постели.
Они лежали тихо. Лишь тиканье ходиков на стене да шаги запоздалых прохожих нарушали их покой.
Потом Ило встал, и они выпили по стопке водки.
— Завтра куплю тебе платье.
— И попрошу начальника цеха отозвать меня из отпуска.
— Зачем?! Отдохни хоть немного.
— Какой у тебя размер?
— Пятидесятый.
— Сколько может стоить?
— Рублей сорок — пятьдесят.
Ило призадумался.
— Послезавтра зайду к начальнику цеха.
— Не надо, прошу, я сама…
— Не глупи…
Даро сняла чулки, Ило ничком повалился на постель.
— Даро-джан, глянь, который час?..
Даро всмотрелась в настенные часы, еле различила стрелки, ее сердце и маятник ходиков отсчитывали удары. Даро знала: «ходики» будут тикать долго, очень долго. А сколько еще ударов отстучит ее сердце? А часы все отбивали свое «тик-так, тик-так, тик-так». Ей вспомнился весь этот день, и глаза ее засветились.
— Как летят мгновенья, — прошептала она, ложась рядом с Ило.
— Что ты сказала?
3
Зазвонил будильник. Реваз надел халат и прошел в ванную. Весь дом залит был солнцем. Реваз спустился в нижний этаж, забрал из почтового ящика газеты, журналы, письма. Выдвинутые им новые теоретические положения вызвали широкий отклик в стране и даже за рубежом.
В кабинете царил беспорядок, но убирать было некогда, тем более что уборка часто растягивалась на часы: какая-нибудь старая открытка уводила в прошлое, погружала в приятные или нежеланные воспоминания. По этой причине кабинет его приводила в порядок Ция. Реваз глянул на часы. «Через четыре часа урок фехтования с Цией, пораньше надо было встать».
Он много читал. Очень много. Читал внимательно, заглядывал во всевозможные словари.
Поработав, он прошел в спортивный зал И осмотрел новые рапиры, проверил упругость металла, потом достал полотняные костюмы. «Интересно, почему она не звонит?» — только подумал он, и тут же зазвонил телефон.
— Да. Слушаю.
— …
— Глупышка.
— Разумеется, один, — и засмеялся. — Жду тебя.
— …
«Чего она остерегается? Проявляет излишнюю осторожность. Ция, Ция — трусиха, трусишка», — он усмехнулся, смотря на трубку, которую все еще держал в руках.
В ожидании Ции он принялся готовить кофе и тут же на кухне перекусил. Потом вернулся в зал, опустился в глубокое кресло.
У подъезда остановилась машина.
— Не можешь пешком прийти?
— Поцелуй меня.
Он поцеловал.
— Воскресенье сегодня, надо было прогуляться. Тем более перед тренировкой.
— С тренировкой покончено — сегодня будет поединок. И я выиграю его!
— Ого! По-боевому настроена. Хвалю. Иди, твой костюм в зале.
— У тебя четвертая защита хромает, слышишь — четвертая, — крикнул Реваз Ции.
— Что ты сказал? — Ция, не расслышав, сняла маску.
— Четвертая, четвертая, — показал он ей.
— Поняла. Ну-ка еще раз.
Реваз сделал ложный выпад и снова нанес ей укол слева в грудь.
На этот раз она ловко ушла из-под атаки и нанесла ответный удар.
— О, великолепный репост!
Ревазу нравилось, когда женщина серьезно занималась спортом. Он научил Цию плавать, ходить на лыжах, фехтовать. Фехтование развивало сообразительность, придавало движениям пластичность. Ция уже хорошо владела оружием, и Ревазу все труднее было побеждать.
— Держись теперь! — пригрозила Ция, прижав его к стене.
Реваз уверенно защищался, Ции никак не удавалось нанести ему укол. Она притворилась, будто отступает, Реваз расслабился, собираясь что-то сказать, но Ция сделала флеш, и Реваз накололся на рапиру.
— Ах так — хитришь! Хорошо, какой счет?
— Четыре — три в мою пользу, — засмеялась довольная Ция.
Начали с центра. Медленно сошлись, коснулись друг друга рапирами.
— Поплачешь сейчас у меня.
— Посмотрим!
— Посмотрим!
Некоторое время раздавался холодный лязг металла, потом оба разом устремились в наступление.
— Ой!
— Извини, — Реваз обнял ее левой рукой, осторожно снял с ее лица маску, бросил рапиру на пол и, освободившись от маски, поцеловал ее, да так крепко, что Ция невольно выпустила рапиру и прильнула к нему.