Читать интересную книгу Монастырек и его окрестности… Пушкиногорский патерик - Константин Маркович Поповский

в первый час своей жизни. А преисподняя ходит тогда ходуном, не переставая хохотать и показывать на него пальцем.

Отец Александр уже было собирался ответить, когда увидел, что скамейка, на которой только что сидел старый монах, пуста.

И тогда, опустившись на колени, отец Александр почувствовал присутствие Божества.

55. Новоржев

Иногда случалось, что уезжал отец Нектарий в Новоржев, к знакомым новоржевским бабам, отдохнуть от мирской суеты. От Святых Гор до Новоржева путь недолгий – всего ничего, тридцать с чем-то небольшим километров. Но именно тогда чувствовал игумен, каким должно быть райское житие, хоть вслух высказать это, конечно, ни в коем случае не решался, опасаясь быть неправильно понятым. Тогда новоржевские бабы ставили в тени среди яблонь стол, остужали в колодезной воде водку, топили баньку. Стелили в дальней комнате, окнами в сад, большую постель с пологом, выгоняли случайно залетевших мух, задергивали на окнах кружевные занавески.

"Ах, Павлуша, – говорил игумен, ступая под яблоневыми ветвями и вдыхая яблочный аромат. – Вот бы и нам такой сад, в монастыре-то, а?.. Уж, наверное, лишним бы он не был".

"А на что он? – говорил отец благочинный, далекий от романтических настроений игумена. – Яблок можно и так купить. На каждом, вон, шагу».

"И так купить, – передразнивал отец наместник. – То бы свои были, не купленные».

"Купленные тоже на разный вкус бывают, – отвечал машинально Павел, чувствуя, как в голове его сразу защелкала счетная машинка. – Если, к примеру, такие, что до зимы долежат, то эти в одну цену, и их подороже можно было бы продать. А так – сомневаюсь».

«Эх, Павлуша», – с сожалением вздыхал отец игумен, но больше яблочную тему затрагивать не спешил, справедливо полагая, что есть на свете вещи, увы, не доступные в полном объеме отцу благочинному.

Зато уж в банных делах был отец Павел подлинный ас и веничком махал с таким искусством, что отец Нектарий только успевал стонать, добавляя жара и прячась в густом пару, который под искусными заклинаньями отца Павла становился все гуще и гуще.

И после в баньке, подставляя еще завернутое в простыню тело свежему ветерку, мечтал отец Нектарий о каких-то несусветных вещах, каких и выговорить-то было невозможно, и отчего становились они еще желанней и ближе.

Пожалуй, больше всего на свете любил он эти послебанные часы – медленно текущие, словно густой мед с ложки, прозрачные и ясные, словно рассыпанный в хаосе переплетенных ветвей солнечный свет. Тогда на душе отца Нектария становилось ровно и спокойно, и хотелось говорить так же красиво и внятно, как говорил свои проповеди отец Тимофей, рассказывая о Божьем милосердии и о том, что все рано или поздно спасутся, так что надо только немного потерпеть, тем более что сам Господь дает для этого сил столько, сколько требуется, так что если взять, например, его, Нектария, то он безропотно терпит и вечное недовольство неблагодарной братии, и плохую стряпню, и жадность прихожан, и скупость паломников, и вообще все то, что посылает Господь в неизреченной милости, надеясь, что человек примет все это, как принимают горькое лекарство, которое целит и побеждает болезнь.

Мысль эта не оставляла наместника и позже, когда все рассаживались по своим местам, – она давала о себе знать то блеском тарелок, то легким звоном хрусталя, а то и смущенным смехом хозяйки, которая, не останавливаясь, потчевала гостей.

– Вот какой у нас наместник, – говорил между тем Павел, показывая на отца игумена, словно опасался, что кто-нибудь не поймет, о чем идет речь. – Где еще такого найдешь?

И смеялся, выставив вперед большие желтые зубы.

– Ну, будет, будет, – говорил отец Нектарий, чувствуя, как приятное тепло от похвалы вместе с теплом от горячительного напитка медленно распространяется по телу. Все было тут, словно родное – открытое, сладкое, не то, что в монастырьке, где каждый готов был шептать за спиной или дерзить прямо в глаза, не понимая того, какую тяжесть несет на своих плечах этот избранник Небес, которому Небо доверило вести по жизни тридцать заблудших душ.

– Что такое грех человеческий? – говорил отец Нектарий, цепляя вилкой маринованный белый гриб, который делали только тут, в Новоржеве. – Что такое грех человеческий, – продолжал он, стараясь зацепить два грибка разом – побольше и поменьше. – Что такое грех человеческий перед Божественным милосердием, – спрашивал он, наконец, справившись с грибками, и сам себе отвечал: – Ничто. Нуль. Пустяк. Какое-то просто недоразумение, если подумать. Потому что Бог, он – вот, – тут отец Нектарий поднимал вверх руку и показывал размеры этого самого Бога, который должен был помиловать и его, отца Нектария, и всех, кто его слушал, а в придачу и всех прочих живущих на земле людей. – А человек, он вот, – и ладонь его опускалась к поверхности стола, показывая ничтожность человека и величие милосердного Господа.

– Вот какой у нас наместник, – говорил снова отец Павел и громко смеялся, радуясь, что ему достался такой игумен, с которым никогда не бывает скучно.

А солнце между тем уже касалось горизонта, окрасив весь мир в закатный розовый цвет.

– Цукерка моя, – говорил отец Нектарий, дружески поглаживая бабу по спине. – Давай-ка, пойдем, погреешь мне ножки.

Баба, которая слышала эту шутку, наверное, уже раз в десятый, смущенно смеялась и говорила:

– Ну, уж как будто вы такой старый, что вам требуется ноги греть, – и она отодвигалась чуть в сторону.

– Наместник у нас – огонь, – говорил Павел. – Только держись!

И все снова смеялись, немного смущенно и на сей раз негромко.

Конечно, не позволял себе отец Нектарий никаких грешных вольностей, да и здоровье его не располагало к разного рода сомнительным игрищам, однако волю фантазиям он иногда давал, так что и глазки его вдруг загорались, и плечики выделывали вдруг такое движение, как будто он подкатывал к какой-нибудь местной красавице, приглашая ее на танец или собираясь отведать с ней сладенькой наливочки.

– Монах, он ведь тоже человек, – говорил обыкновенно отец Нектарий, вкушая вечерний чай и одновременно вздыхая и глядя куда-то вдаль, так что в его словах можно было, пожалуй, расслышать даже некоторую горечь, – так, словно он видел перед своим умственным взором тех глупцов, которые никак не хотели уразуметь ту простую истину, что среди монахов время от времени тоже попадаются приличные люди; что же до грехов, то у кого, положа руку на сердце, их не было, о чем не только он, отец Нектарий, но и сам Спаситель неоднократно говаривал, спрашивая насмешливо фарисеев: кто тут у нас без греха, что было, конечно, и смешно, и нелепо.

И потом, раздевшись и утопая в пуховых подушках, вкушал отец игумен подлинный восторг, – так, словно разверзлись перед ним вдруг небесные кладовые мудрости и все сразу стало и простым, и понятным, и