Читать интересную книгу "Письма и документы. 1917–1922 - Юлий Осипович Мартов"

до смеха. Я Вам уже писал, что с полгода назад он ушел не только из ЦК, но и из партии (как он написал, «временно»). Для нас всех было ясно, что этот уход носит характер очень трусливого и подловатого действия. Ерманский уже давно стремился вырваться за границу, что, конечно, простительно. Он же первый и поднял у нас вопрос, чтобы мы энергично добивались у большевиков паспортов для наших делегатов. Он нас также убедил, но когда стали назначать кандидатов, то ни один голос не был подан за него, хотя он и заявлял, что ему хотелось бы поехать «заняться научной работой». Но все наши боялись, что он будет компрометировать партию, и его намеков не понимали. Тогда он пытался добиться от какого-нибудь ведомства «научной командировки», но безуспешно. Очевидно, ему дали понять, что его меньшевизм является помехой. И вот он внезапно подает заявление о выходе из партии, которое с начала до конца звучит фальшью. Он не решился (для этого он слишком честен или слишком труслив) заявить, что принципиально отвергает партийную линию, а потому спрятался за мою спину и заявил, что пока-де во главе ЦК был я, он мог, поддерживая меня, обеспечить правильную линию ЦК, но с моим-де отъездом ЦК якобы стал «праветь», делать уступки «мелкобуржуазным тенденциям», а потому он, не будучи в силах один бороться, «временно отходит от партии», чтобы вернуться снова, когда его деятельность сможет быть полезна. Echt[619] Ерманский! Ни в партии, ни вне ее! Вся эта мотивировка, конечно, сплошная чепуха, ибо он, как член ЦК, отлично знал, что, уехав, я только и делал, что отсюда писал в ЦК увещания всякий раз, как узнавал, что Ерманский и другие пытаются сбить его на путь усиления «левизны» (главным образом, в вопросах организационной борьбы с правым крылом). Но ему все это нужно было, очевидно, чтобы добиться заграничной командировки. И вот теперь он добился. Но случилось нечто истинно российское. Когда он прибыл на границу, чекисты вдруг заявили, что сомневаются в подлинности разрешительной подписи ЧК на его паспорте (очевидно, им приказали из Москвы), и обыскали его. При обыске же нашли у него текст этого самого его письма в ЦК о полувыходе из партии (он, очевидно, вез его как доказательство, что он, собственно говоря, не совсем ушел из партии, и это ему было, разумеется, нужно для разговоров с представителями Интернационала). Но когда чекисты открыли такую бумагу, то решили, что он надул большевиков, ибо «не настоящим образом» ушел от меньшевиков (ведь он там подчеркивает свою «полную солидарность с Мартовым»). Ввиду этого они его отправили обратно в Москву, а там его посадили в Бутырки, причем Менжинский[620] (начальник особого отдела в ВЧК) заявляет: «Ну, этот у меня посидит!» Наши в письмах не скрывают своего злорадства, и я воображаю, с каким лицом он появился в Бутырки перед нашими, сидящими там.

Я не пожалел подробностей, так как знаю Вашу давнюю и глубокую «симпатию» к этому бездарному педанту. А притом это довольно характерный для наших порядков эпизод, не правда ли?

Получил и прочел новую брошюру Каутского против Троцкого. Увы! Она меня немало разочаровала. Уже его «Terrorismus und Kommunismus» [621], при правильности основной мысли и отдельных удачных местах, производил впечатление растянутого и местами педантичного произведения. Здесь же рядом с главами, написанными с подъемом и некоторым пафосом, другие просто вялые и неинтересные. Но что хуже – брошюра (128 страниц) не производит впечатления цельности, чему отчасти способствует ее неудачная архитектура: первые две главы («Демократия» и «Диктатура») внутренне связаны и в них критика большевизма идет, так сказать, crescendo[622] от частностей к общему; кончается параграфом о Der drohende Zusammenbruch[623]. А после этого начинается третья часть: Der Arbeitszwang[624], касающаяся, в сущности, одной частности большевистской системы, благодаря чему впечатление ослабевает, тем более что сама эта глава написана и менее живо, и менее содержательно. А между тем именно на этом вопросе – о Staatsclaverei[625] – следовало бы, главным образом, бить большевизм, так как по вопросу о «диктатуре» уже, в сущности, все сказано. Это тем более досадно, что брошюра Троцкого[626], в сущности, весьма пустая и слабая даже для Троцкого, написана не без внешнего блеска. Боюсь, что брошюра Каутского пройдет незамеченной и успеха иметь не будет.

Ну, я заболтался. […] Обнимаю.

Ю. Ц.

P. S. До 20-го, значит, я здесь. Перед отъездом, разумеется, напишу.

Письмо С. Д. Щупаку, St. Blasien, 15 сентября 1921 г

Дорогой Самуил Давидович!

Уезжаю отсюда (окончательно) 19-го (в понедельник). Пришлось ускорить отъезд, чтобы поспеть к 20-му во Франкфурт, где состоится совещание венского Исполнительного Комитета. Там я пробуду два дня, и в Берлин. Квартиры пока в последнем не имею.

Петербургский «заговор» сфабрикован по всем правилам чекистской науки. «Меньшевики», там фигурирующие, суть та «группа с.– д.», которая в последнее время составилась из остатков наших правых и остатков «Единства» [627]. Ясно, что между этой группой, матросами, прибывшими из Финляндии, и интеллигентами кадетского толка были личные связи, которые при помощи провокаторов или «раскаявшихся» нетрудно было превратить в «заговор». Как видно, то же готовится и в Москве с Кишкиным[628]. Во всем этом всего более поражает наивность этих старых кадетских дураков, прежде всего пишущих длинные записки о будущем строе России и хранящих эти записки у себя.

Читал о том, как Загорский и Степан Иванович [Португейс] пытались в вашем комитете сказать «свое слово».

Привет Над. Ос. и Павлу Борис.

Ю. Ц.

Хорошо было бы где-нибудь отметить, что Григорий Алексинский[629] против обыкновения рассказал в «Matin» [630] правду об экспроприаторском прошлом Красина и Литвинова[631], но умолчал об одном, что сам принимал участие в этих денежных операциях и, участвуя в качестве члена следственной комиссии под председательством Чичерина в расследовании этого дела, яро боролся против раскрытия его подробностей.

Письмо П. Б. Аксельроду, 17 сентября 1921 г

Дорогой Павел Борисович!

Окончательно уезжаю послезавтра, сначала в Франкфурт, где будет заседание венской экзекутивы[632], а потом в Берлин. Как только буду иметь постоянный адрес, дам Вам знать.

Вчерашний последний осмотр у врача подтвердил, что мои легкие в полном порядке. Таким образом, я могу считать себя «приведенным в норму» и по этому поводу вспомнить прежде всего об оказанном Вами содействии, без которого не смог